И Петр улыбнулся сам себе: нет, у него душа не во льду, она у него всегда в разогретом состояний, душа его. Не даром Таня ему часто говорит: Теплая у тебя душа, Петя, мягкая, как теплый воск. Но он умеет делать ее и твердой. Такой ей предстоит быть в деле с директором завода, это он уже предчувствует, а иначе с директором-капиталистом и нельзя — тут будет разговор с позиций разных классов, с позиций разных интересов — частных и общественных. Именно такой разговор должен быть, и так он будет его вести.

Начало рабочего наступления

В каштановой аллее на обычном месте, у скамейки, встретились трое: Золотарев Петр, Костырин Андрей без привычного своего дипломата и Корневой Юрий Ильич, главврач больницы, на этот раз он был с дипломатом, в котором лежали листы с подписями, и направились к проходной. Все трое были настроены по-боевому.

Юрий Ильич нес в своей груди необычное для себя чувство боевой наступательности, даже агрессивности. Он еще не знал, как и с чем он будет наступать. Но он понимал, что и для него настал момент борьбы и что перед ним будет противником не просто директор завода, не беспонятливый руководитель предприятия, отбросивший заботу о рабочих людях своего завода, а будет хозяин, так или иначе противостоящий трудящимся.

Этот хозяин, незаконно или полузаконно в корыстных интересах овладевший общенародным достоянием, теперь присвоил себе не только основные средства производства, но и превратил их в орудие для управления людьми, больше того, — для владения судьбами людей труда. Эти люди еще не научились и не умеют защитить от капиталиста свои социальные права. По сути, не умеют постоять за свою жизнь и за жизнь своих детей, и этой слабостью людей, которые на него работают, хозяин, пользуясь их беззащитностью, манипулирует различными способами их эксплуатации.

И Юрий Ильич в эти дни понял, что для защиты простого, тем паче больного человека, если он взялся защищать людей от напасти, далеко недостаточно виртуозного владения скальпелем и знания анатомического строения человеческого организма. Что для защиты людей надо нечто большее, чем исполнение врачебного долга, нужна еще причастность к более широкому и активному гражданскому и социальному долгу.

А бодрость ему придавала поддержка идущих с ним товарищей и подписи десяти тысяч человек, лежащие в его чемоданчике, как голоса, взывающие к человеческому разуму. Но вдруг он ощутил, как что-то тоненькое, вроде паутинки, натянулось у него под сердцем и тихонько, радостно дрожало, и он бережно нес это дрожание, оберегая его от того, чтобы оно ненароком не оборвалось.

Петр шел на встречу с директором с чувством предстоящего исполнения своего товарищеского долга перед теми, кто поставил свои подписи под протестом против закрытия больницы. Полехин ему прямо сказал, что встреча будет нелегкая и что он, Петр Золотарев, нужен им как тяжелоорудейщик, известный директору, но независимый от хозяина и как бывший авторитетный, заслуженный рабочий, и как безработный, за которым стоят тысячи таких, как он, бывших рабочих, а голос его будет потому значимый для директора, ежели, он, Петр Агеевич, умело им сманеврирует по ходу разговора. Петр не сомневался, что он сыграет свою роль с пользой.

Костырин шел с мыслью, что переговоры с владельцем даром доставшегося ему капитала ни к чему положительному не приведут. Но он рассчитывал окончательно сориентироваться на дальнейшие шаги в борьбе за сохранение больницы в руках народа.

Волков встретил их на проходной, провел за ворота, там приостановился и сказал:

— Возле заводоуправления к нам присоединятся еще три товарища из рабочих. Делегация будет представительная, но это не значит, что ее испугается директор… Ни один хозяин капитала, который дает ему богатство и власть, добровольно своего не уступает — имейте это в виду. И ради этого такие люди, как наш директор, страху не имеют и бросаются на посягателей на его капиталы с оскаленными зубами, готовыми вцепиться в горло любому. Вы идете сейчас в бой за общенародное достояние, — и, приостановившись у здания заводоуправления, улыбнулся, затем сделал суровое выражение на лице и добавил: — И за самоутверждение воли рабочего коллектива над хозяином, если не сказать больше, — воли рабочего класса, чего нам всем не хватает вообще в стране — воли рабочего класса… Ну, пойдемте.

В числе троих подошедших были Полехин Мартын Григорьевич и двое незнакомых Петру молодых рабочих — сухопарых, плечистых парней, с добродушными лицами, но с выражением неуклонности в глазах. Они понравились Петру своей внешней надежностью, а лучшей привлекательности для товарищей и не бывает, и Полехин кого попало себе в товарищи не возьмет.

В кабинет к директору Волков как бы для субординации сначала пошел один, подав знак другим побыть в приемной, но через минуту он открыл дверь и позвал всех в кабинет. Они гурьбой вошли в кабинет, теснясь в двойных дверях. Директор навстречу им встал, но не вышел из-за стола, а сумрачно бросил вошедшим в ответ на их приветствие: Здравствуйте, рассаживайтесь, пожалуйста, где кому удобно. Удобство можно было выбрать, но все сели к длинному пустому кабинетному столу на мягкие стулья.

От этого стола директорский письменный стол был отодвинут метра на полтора, и был завален папками с бумагами, бумажными трубчатыми свертками и различными приборами — часы, календарь-калькулятор, две вазы с карандашами и фломастерами, клавиатурная панель от компьютера, а сам компьютер стоял на приставном столике по левую руку и ярко светился и мелькал своими изображениями, о чем-то сигналя хозяину. Стол своей обширностью и массивностью как бы символизировал важность и сложность исполняемой за ним работы, а человек, делающий ее, должен был представлять властного управленца сложным производственным процессом.

Петр быстрым взглядом окинул обширный кабинет. Когда-то, в бытность свою рабочим на советском заводе, он часто приглашался в этот кабинет то на совет рабочих-передовиков, то на совет рабочих-рационализаторов, то на совет инженерно-технического персонала на презентации какой-либо технической новинки, изготовленной по его рационализаторскому предложению, то для получения задания на какое-нибудь новокострукторское особое изготовление, то для получения персонального вознаграждения.

За время его работы на заводе сменилось три директора, а кабинет оставался неизменным. Его интерьер выглядел очень просто и отражал рабочую обстановку, и запах в нем чем-то напоминал цеховой от рабочих спецовок и комбинезонов, здесь в левом углу от двери стоял даже кульман, обращенный доской к центру кабинета. Два длинных стола к стенам были обставлены жесткими стульями, вокруг директорского стола — такие же жесткие стулья. Стены на высоту человеческого роста были облицованы темными полированными деревянными панелями, чтобы меньше затирались затылками и плечами.

Сейчас же кабинет своим интерьером был решительно обновлен с претензией на роскошь, а не на работу, на подчинение, а не на творческие споры, чувствовалось, что и споры здесь не допускались. Мягкие глубокие кресла у свободной стены, мягкая светло-коричневая обивка стен до потолка, толстые ковры по полу — все должно было гасить звуки и волю к сопротивлению. Гостиная какая-то, а не рабочий кабинет, — отметил Петр. — Сколько же сюда ухлопано рабочих рубликов или долларов!

Директор вялым и словно отрешенным взглядом своих темных с поволокой глаз оглядел пришельцев. Это был человек средних лет, с покатыми плечами, длинной шеей, на которой держалась небольшая, круглая вертлявая голова с узким покатым лбом, Лицо у него было тоже круглое, как-то по-юношески наивно веснущатое, на нем лежала тень усталости от напряжения последних суток в связи с аварией на очистных сооружениях завода.

— Ну-с, с чего начнем? — и с язвительной улыбкой обратился к Волкову: — Вы, Евгений Сергеевич, садитесь к моему столу: полагаю, вопросы будут к нам обоим.

Волков не подал виду, как он воспринял замечание директора, и молча переставил свой стул к торцу директорского стола. А от имени присутствующих поднялся главврач Корневой и с решительным видом заговорил: