— К счастью, у меня много хороших друзей, — сказала она. — Вы будете удивлены, но среди них и Луи Дювиль. Жизнь — странная штука! Представьте себе, он, кажется, ухаживает за мной. Он! Ухаживает за мной! Вот глупость-то!

Женщина, покинутая один раз, всегда боится, что ее покинут снова. Поэтому г-жа Зарагир, забыв, что опасными встречи могут оказаться и в провинции, а не только в столице, забыв свою собственную историю, потребовала от Луи, чтобы он не ездил в Париж, пока ее там не будет. «В Вальронсе все свои, а в Париже — наоборот, и новые встречи повсюду могут оказаться ловушками». Между тем, пока их связь лишала его преходящих наслаждений с женщинами, которых он называл «мимолетными красотками», Луи предпочитал Парижу Вальронс. Там он отдыхал от постоянно мрачного настроения г-жи Зарагир, а провинциальная поросль, которой он раньше пренебрегал, теперь казалась ему привлекательнее и загадочнее, чем модные дамы. Свобода и ее преимущества не позволили ему соскучиться по г-же Зарагир, и у него зародилась мечта никогда больше ее не видеть. Неволя разожгла его воображение, все, что раньше наводило на него скуку, теперь привлекало его; он стал ценить простодушие, заинтересовался красивыми девушками, которых мать приглашала в надежде, что одна из них когда-нибудь возьмет его за руку, и все чаще оказывался центральным персонажем праздничных собраний.

Полковник пригласил его провести в Дантеле вечер 14 июля [5]. Он согласился приехать, явился самым последним, в залах никого не застал и услышал вдалеке чей-то голос. Все гости собрались в саду вокруг рояля, который установили под деревьями, разукрашенными бумажными фонариками. Луи Дювиль тихо подошел и узнал поющую девочку, которую мельком видел в Вальронсе полгода назад. Закончив пение, та, улыбаясь, сделала реверанс, повернулась и исчезла с подружками в полутьме сада. Он узнал, что ей тринадцать лет, что зовут ее Леопольдина, что она была младшей дочерью одного из его товарищей по армейской службе и что она вызвала восхищение г-на Зарагира.

Прощаясь с родителями, г-жа Зарагир намекнула, что поедет к мужу. Шел сентябрь месяц, г-жа Дювиль лечилась на водах, г-н Дювиль собирал где-то за границей растения для своего гербария, а Луи Дювиль повез г-жу Зарагир на солнечное побережье.

Летом возникают очень замкнутые колонии, где правит бал наслаждение, гоня прочь мысли о счастье. Послеобеденный сон, яркие цвета, очень душистые цветы и движения, повторяющие эластичный ход времени вызывают ассоциации с жизнью в старинной Турции. В такой атмосфере все невозможное становится возможным; деревья подступают к самому морю, и музыка доносится из всех покоев, где взглядами назначают свидания. Пользуясь всем этим, г-жа Зарагир стала еще великолепнее. Пляж, праздность, безмятежная жизнь вполне ее устраивали, и при лунном свете ей не раз передавали записочки. Она отвечала на них, распуская свои обильные, как у юной девушки, волосы, концы которых доходили ей до бедер. Ветер колыхал их, то открывая, то закрывая лицо, волнистые волосы то вытягивались, то опускались и прилипали к белому телу, подобному статуе или прекрасной башне. Женщины вставали на заре только для того, чтобы пойти плюнуть на отпечатки ее ног на песке. В этом новом обличии она нравилась Луи Дювилю и, хотя ему хотелось, чтобы она влюбилась в другого, едва он замечал, как на нее смотрят другие, у него возникало желание сохранить ее при себе. Он был и горд, и раздосадован ее преданностью, гордился, что у него такая красивая любовница и проклинал судьбу, навязавшую ему ее. Так или иначе, но он вернулся в Вальронс, мечтая продолжать с ней роман, но не быть привязанным к ней.

Под крышей Вальронса царил отличный климат. Хозяин дома радовался успеху своей ботанической экспедиции. Г-жа Дювиль, посвежевшая в результате лечения, сравнивала курорты с салонами под открытым небом.

— Вот куда надо ездить, чтобы увидеть воочию славу, — сказала она полковнику.

Тот сухо посоветовал ей лучше взвешивать свои слова, добавив:

— Слава — это удел военных, а гражданские лица могут быть лишь знаменитыми. Кому сабля, а кому зонтик.

— На что тебе твоя сабля, когда идет дождь? Украшение, не больше! Я люблю практичные вещи и предпочитаю зонтик, когда нужно защититься от дождя.

— Оборонять — это как раз и значит защищать, — зарычал полковник. — Не было бы нашей сабли, не было бы и вашего зонтика.

— Хи-хи, не было бы сабли, не было бы и зонтика? Не смеши людей.

Полковник встал со словами:

— С неблагодарностью не воюют. Прощайте. Настоящее поражение — это лишь тогда, когда уязвлен идеал; все остальные — лишь отступления, в ходе которых идеал еще больше усиливается.

Тут уже устали Луи Дювиль и его отец, с улыбкой наблюдавшие за этим спором. Они встали и удержали полковника. Тон переменился. Заговорили об октябрьских цветах, вызывающих другие, более серьезные, чувства по сравнению с весенними цветами и срываемых с совсем иным настроением.

— Скоро октябрь, время идет ускоренным маршем, — сказал полковник. — Приедет ли Зарагир, как обещал? Он еще не отказался от своего намерения удочерить Леопольдину?

— Он сейчас где-то в Европе, и мы ждем его со дня на день, — ответил Дювиль. А его планов, касающихся Леопольдины, я не знаю. Если удочерит, то я буду рад и за него, и за нее. Зарагир станет самым счастливым дедушкой…

— И сделает из нее примадонну, — заявил полковник.

Тут г-жа Дювиль стала описывать печальную теперешнюю жизнь девочки.

— Братья и сестры ее все переженились или вышли замуж и уехали за границу; отец — сумасброд, мать только причитает да жалуется, денег у них почти нет, и дом пришел в полный упадок.

— А родители Леопольдины согласятся расстаться с ней? Отпустят ее жить в Тижу, так далеко, от них? — спросил Луи.

— Родители? Расстаться с ней? Да это было бы для них просто везение, а для нее — счастье, — отвечала г-жа Дювиль. — Леопольдине только что исполнилась четырнадцать лет. Она одаренная, очень умная и артистичная девочка. Я замечала, что она рассудительна и очень любит Зарагира. Каждый год он будет привозить ее во Францию, будет путешествовать с ней. Она получит прекрасное воспитание, он даст за ней отличное приданое, и у нее не будет отбоя от женихов. Просто сказка да и только! Тысяча и одна ночь! Лишь бы все получилось, как задумано. Ведь Зарагир мне говорил только так, между прочим: «Вот такую девчушку я бы с удовольствием удочерил». И вполне возможно, что он передумал. Хотела бы я знать, догадывается Леопольдина о чем-нибудь.

В следующее воскресенье Леопольдина пришла в Вальронс. Там же был и Луи Дювиль. Леопольдина не была той девочкой, которых можно назвать «маленькими женщинами». Никаких претензий, никакого самомнения, никакой зависти к другим. Она обожала своих родителей и была счастлива в их обветшалом доме с большими деревьями вокруг, в тени которых росли папоротники. Приятели свистом вызывали ее на улицу, и она через окно вылезала из дома и возвращалась в свою просторную комнату, где почти не было мебели. Она любила, напевая, танцевать перед зеркалами, прислоненными к стенам, и, танцуя, ела с кончика ножа кусочки сыра, фрукты или репу. Темноволосая, с широко расставленными глазами, Леопольдина напоминала кролика или фею. Лишенная кокетства или желания понравиться, она всегда была любимым ребенком и, сама того не зная, всем нравилась. В ней это свойство вызывать к себе симпатию было заложено самой природой, и женщины уже начинали из-за него относиться к ней с некоей недоброжелательностью. Ревность обращена к условиям, одним из самых завидных из которых является внешность. Надо сказать, что Леопольдина вызывала поэтические чувства. Этому способствовали ее интересная бледность, крепкий кулачок, умеющий держать секреты, приоткрытая губка, ласкаемая дыханием души…

Итак, Луи Дювиль весьма заинтересовался этой Леопольдиной, на которую обратил свое благосклонное внимание г-н Зарагир. Именно из-за этой девочки Луи и задержался в Вальронсе в то воскресенье. Он был на крыльце, когда она пришла под ручку с одним из своих двоюродных братьев. Он сделал шаг, чтобы поздороваться с ней, и она протянула ему красивую, длинную свою ладошку. Он подержал ее в своей руке, не сжимая.