Жолкевский, услышав о сиротстве Русского престола, немедленно послал гонца в Москву с уведомлением, что он идет к столице на помощь противу замыслов самозванца. Бояре ответствовали именем народа, что Москва не требует помощи, и просили гетмана не приближаться к ней. Жолкевский не послушал их и поспешал к Москве, чтобы предупредить самозванца. Но едва гетман начал строить свое войско, как полчища самозванца, а с ним полки Сапеги показались со стороны коломенской и серпуховской. Самозванец выжег и разграбил на пути своем все села и монастыри и, усилившись толпами жадных грабителей, подступил к Москве, как грозное страшилище.
Москва, находясь между двумя войсками и ожидая ежеминутно совершенного разрушения от самозванца, которого войско из одной только добычи служило под его богомерзкими знаменами, решилась войти в переговоры с гетманом Жолкевским, имевшим много приятелей в Москве и вообще уважаемым по высокому роду, званию и доблестям. Жолкевский не был из числа тех своевольных польских вельмож, которые прежде объявления войны России Польскою державой устремились с своими полками в чужую землю искать добычи и славы. Жолкевский был призван на войну законным своим государем и вел себя достойно своего сана. Он не мог прекратить грабежей и жестокостей, ибо тогдашний образ войны в самых просвещенных государствах сопряжен был со всевозможными неистовствами. К тому же войско польское, служа по заключенным договорам с правительством, при всяком удержании жалованья отказывалось повиноваться своим гетманам и тем самым всегда затрудняло военные действия, без пользы проливало кровь, опустошало землю и весьма часто теряло плоды многих побед и пожертвований. Неограниченное послушание в величайших бедствиях есть первая добродетель воина, ибо самое мужество будет бесполезным и даже иногда вредным, если не будет подчинено законам военного порядка. В тогдашнем польском войске не было послушания.
Противу Девичьего монастыря, где остановился Жолкевский, разбили палатку, в которой русские бояре князь Федор Мстиславский, князь Василий Голицын, Федор Иванович Шереметев, Данило Мерецкий и два думные дьяка начали переговоры об избрании на царство королевича Владислава. В Москве господствовали несогласия и недоумения по сему предмету. Из предположенных патриархом Гермогеном двух кандидатов к трону духовенство держало сторону Василия Голицына, а народ стоял за Михаила Федоровича Романова[10], но искусство в переговорах Жолкевского победило все трудности, и августа 17 (27 нового стиля) 1610 года подписана избирательная грамота.
Жолкевский, искренно желая окончить кровопролитие, поспешил уведомить короля Польского о благополучном окончании сего дела и старался согласить полки Ивана Сапеги к соединению с королевскими войсками. Самозванцу советовал добровольно отступиться от нелепых своих притязаний и обещал ему, если он добровольно покорится, выпросить ему во владение город Гродно или Самбор. Но все его намерения не имели успеха. Король недоволен был избранием на царство своего сына и желал сам воссесть на Русском престоле. Воины Сапеги не хотели оставить самозванца, надеясь гораздо больших выгод на его стороне, а самозванец упорно стоял при своих требованиях, кичась приверженностью войска. «Лучше буду служить у простого крестьянина, – отвечал бродяга послам Жолкевского, – нежели из рук короля ожидать куска хлеба». Современные записки утверждают, что самозванец, вероятно бы, склонился на предложения гетмана, если бы гордая и властолюбивая Марина не вмешалась в дело. Она с бешенством вбежала в комнату во время переговоров и, произнося противу короля ругательства, с насмешкою сказала: «Я также с моей стороны предлагаю королю условия: пусть король уступит царю (т. е. самозванцу) Краков, а царь отдаст королю взамен Варшаву»[11].
Жолкевский, не надеясь склонить к покорности самозванца, Марину и войско Сапеги одними переговорами, решился употребить противу них угрозы, а в случае упорства и силу оружия. Он вошел по сему предмету в сношения с русскими боярами, главами правления и, повелев укрепить Москву от нечаянного нападения, с войском своим и 15000 русских подступил к лагерю Сапеги, который также построил свои полки и приготовился к бою. Князь Мстиславский горел нетерпением ударить с русскими в упорные полчища Сапеги; но Жолкевский, желая отвратить кровопролитие и соблазн раздоров между поляками, требовал предварительных переговоров. Оба польские вождя съехались в поле, и Сапега обещал Жолкевскому употребить все свои усилия, чтобы склонить самозванца к принятию королевских предложений. Но Сапега не мог успеть в своем намерении. Самозванец, или, лучше сказать, Марина, ни за что не соглашались покориться королю и отказаться от престола. Тогда Жолкевский вознамерился напасть ночью на монастырь, в котором имели свое пребывание самозванец и Марина, взять их в плен и решительным образом кончить всю завязку. Уже гетман был недалеко от монастыря и, вероятно, без труда кончил бы свое предприятие, если б самозванец и Марина, предуведомленные одним переметчиком об угрожавшем им бедствии, не бросились на коней и с горстью казаков и с Заруцким не убежали снова в Калугу. Жолкевский, опасаясь удаляться от Москвы в столь важных обстоятельствах, не пошел за ними в погоню.
Жолкевский между тем успел в Москве во всех своих намерениях. Опасаясь влияния князя Василия Голицына и митрополита Филарета, он уговорил бояр отправить их послами к королю под Смоленск. Свергнутого с престола Шуйского под видом общей безопасности он взял под свою стражу; непослушные полки Сапеги преклонил отречься от самозванца, но, опасаясь их присутствия в Москве, отослал на зимние квартиры в землю Северскую, выплатив им часть жалованья. С боярами русскими Жолкевский жил в дружбе и согласии, угощал всех, присутствовал на русских пиршествах, наделял своих приятелей богатыми подарками и сам принимал от них в знак дружбы. Войско польское по возможности удерживал он от насилий и раздоров с жителями; посадил судей из русских и поляков для разрешения обоюдных ссор и жалоб; установил комиссию для продовольствия войска; привязал к себе стрельцов щедростью, ласковым обхождением и поручил над ними начальство польскому вельможе Гонсевскому, также человеку обходительному и щедрому. По городам Жолкевский беспрестанно рассылал своих приверженцев для склонения жителей к присяге Владиславу. Одним словом, искусный в делах Жолкевский, одаренный необыкновенною проницательностию, деятельностию, постоянством, умел пользоваться слабостями бояр, предупреждать неудовольствия народа, усмирять буйное воинство. Он в полной мере знал так называемое искусство уживаться с людьми. Даже строгий, непреклонный патриарх Гермоген, явный противник польского владычества, любил беседовать с Жолкевским, который всегда оказывал должное уважение к господствующей греко-российской вере. Если б Жолкевский долее оставался в Москве и Сигизмунд, вместо того чтобы искать для себя престола, прислал вскорости Владислава на царство, то, может быть, дела приняли бы другой оборот. Русские хотели только, чтобы Владислав непременно принял греко-российскую веру, и Жолкевский успел бы склонить к сему пятнадцатилетнего королевича. Но завистники Жолкевского и льстецы Сигизмунда уничтожили все сии предначертания: они советовали королю прежде всего покорить Смоленск, потом идти силою на Москву, возложить на себя венец Мономахов, Польше уступить богатые области, а не жертвовать сыном чуждому народу наудачу, без всякого уверения, что он останется на престоле по выходе из России польских войск. Пока Сигизмуид раздумывал и советовался с своими вельможами, обстоятельства переменились. Народ русский проснулся от тяжкого усыпления, любовь к отечеству воспылала – с тем, чтобы вовеки не угаснуть.
Жолкевский, видя невозможность поддерживать избрание Владислава без его присутствия, отправился с пленным родом Шуйских из Москвы под Смоленск, оставив начальство над войском Гонсевскому. Тщетно старался он склонить Сигизмунда к исполнению договоров, заключенных при избрании на царство королевича. Король отказывался, медлил, говоря, что прежде надобно помышлять об успокоении государства, а после уже о царствовании. Он беспрестанно повторял свои требования о сдаче Смоленска, защищаемого мужественно героем Шейным. Русские послы, находившиеся в лагере польском, а особенно князь Василий Голицын, легко проникнули замыслы короля и тайною перепиской убеждали Шеина к постоянному сопротивлению. Оскорбленное защитою Смоленска честолюбие короля излилось мщением на русских послов: он велел их под стражею отослать в Польшу. Сей первый явный шаг вероломства Сигизмундова открыл всем глаза. Чужеземное владычество надоело, и все почти правители областей тотчас начали набирать войска и сноситься между собою. К счастию России, самозванец был убит (1611 года) в это же почти время, и таким образом все предлоги к междоусобию исчезли между русскими. Вот как описывают смерть самозванца современные писатели. Спасшись от Жолкевского, он жил в Калуге с малым числом бояр русских. Стражу его составляли татары, донские и запорожские казаки под начальством запорожца Заруцкого, Злобный бродяга, подозревая Касимовского царя Урмамета в злых против себя умыслах[12], без всяких исследований решился убить его. Он позвал царя Касимовского с собою на охоту, заманил его в глухое место, лишил жизни при помощи своих приближенных Михеева и Бутурлина и бросил тело в Оку. Выбежав потом к своей свите, он объявил, что царь хотел его умертвить, но, не успев в своем намерении, бежал в Москву. Для большего правдоподобия он послал за ним в погоню. Но немногие поверили сей выдумке. Князь Петр Урусов, родом из татар, недавно принявший греко-российскую веру, который, быв прежде лично обижен самозванцем, пользовался потом большими его милостями, решился отмстить злодею за несчастного своего единоземца. Вскоре открылся к сему случай. Татары, бывшие в службе самозванца, напали нечаянно на один польский эскадрон и взяли несколько человек в плен. Самозванец, предавшийся пьянству и всем гнусным порокам, рад был случаю праздновать победу великолепным пиршеством. После обеда, разгоряченный вином, он выезжает на охоту. В лесу он останавливается с своею свитою, велит выгрузить из саней мед и вино, снова предается пьянству и вскоре теряет чувства. Тогда Урусов, сговорившись с татарами, нападает на его сообщников, разгоняет их, отсекает самозванцу голову и в мешке отправляет с гонцом в Москву. Сам Урусов, опасаясь разъяренной калужской черни и оставшихся в сем городе приверженцев бродяги, ушел в Крым.
