Но то было какое-то ненормальное «авось», — основанное на твердой уверенности, что именно так и нужно было сделать.
На этом нужно остановиться поподробнее. Поскольку потенциальный результат мыслительного процесса, который я переживал, касался не только меня, но и остальных… В первую очередь, наверное, потому, — что касался остальных.
Еще когда попросил Птицу остановиться для ремонта машины, я знал, — что так нужно сделать. Не лезть же, действительно, на засаду, с задорной песней на устах…
Но место для ремонта выбрал я.
Ехали, ехали, — вдруг я почувствовал, что вот, это то самое место, где должен сломаться мотор. Еще несколько секунд назад было рано, а через несколько секунд будет поздно.
Это сродни байке про Великую Октябрьскую революцию, когда Ленин сказал коллегам: сегодня вечером — рано, а завтра утром будет — поздно… Вот она поэтому и свершилась. Ночью.
Я застучал кулаком по кабине, машина резко остановилась, Птица встревожено выглянул: что случилось?
Да ничего, просто это самое место, где нужно ломаться. Немного раньше, — рано, а немного дальше будет, — поздно.
Почему так, я сам бы не смог объяснить…
План отступления, который мы разработали на президентском совете, — с выходом через пятнадцать километров обоих групп на шоссе, был неосуществим.
Вернее, он бы, может быть, и сработал, — но просто до него дело не дойдет. Я каким-то образом это хорошо знал. Скорее, не знал, — чувствовал. Что все обернется по-другому.
Потому что мы остановились в хорошем, правильном месте, которое не даст нам пропасть.
Вот такое получалось «авось». С приплюсованной к нему ничем не обоснованной уверенностью.
Я подошел к Артему, склонился над ним, тот устроился по-пластунски, положив на кочку карабин, обсыпался травой, которую нарвал вокруг себя, и стал неотличим от окружающей местности.
— Давай так, — сказал я ему, — под твою ответственность… У нас пять выстрелов. В первую очередь гранатометчики, потом пулеметчики, потом, если у них есть что-то бронированное на колесах, то водители этого бронированного… Когда патроны закончатся, самостоятельно отступаешь в лес. Даже если здесь будет война, — тихо отползаешь. Понял?
— Отползать-то зачем? — спросил Артем.
— Затем, что патроны еще можно раздобыть, а если тебя подстрелят, где мы будем искать нового снайпера.
— Это точно, второго такого стрелка, как я, найти сложновато будет.
Этот Артем, присутствием скромности не страдал…
Противник показался часа через два, после того, как мы затеяли ремонт.
К этому времени Гера опять испортила мне настроение.
Но если раньше она не захотела быть поварихой, то теперь она отказалась стать сестрой милосердия.
— Я крови боюсь, — сказала она мне. — Я, когда ее вижу, тут же валюсь без сознания. Как труп.
— Гера, — строго сказал я, — кто же тогда будет перевязывать раны?
— И нечем, — упорствовала она. — Вас, дядя Миша, я бы еще из поля боя вытащила. Хотя вы и тяжеловат для меня. Но как-нибудь волоком… Но больше, — все. Со мной истерика начнется… Вообще, я в книжках читала, что женщины, а тем более девушки, — нежные милые существа, на которых такие, как вы, дядя Миша, мужчины, должны молиться, и которых должны боготворить… А на деле получается так, что нам всегда достается самая грязная часть быта: готовка, стирка, уборка, и вынос с поля боя раненых… Почему? Я отвечу вам на этот вопрос: потому что мы — самые беззащитные. С нами можно делать, что угодно. Наговорить с три короба всяких красивостей, а потом засунуть с потрохами в самую грязную кастрюлю.
— Ты рассуждаешь, как феминистка, — осудил я ее.
— Мне по барабану, как я рассуждаю, — возразила Гера, — но делать из меня санитарку бесполезно, я тут же свалюсь в обморок. Я вам обещаю. Честное слово даю.
Из-за ее строптивости пришлось создать хозяйственную часть из трех человек, — я выбрал трех дедов постарше, — которые, в случае начала боевых действий, тут же бы становились санинструкторами…
Боевые действия не замедлили начаться… Но мы к этому времени уже успели перекусить, немного вздремнуть, и даже расслабиться.
На дереве у нас сидел наблюдатель, он негромко свистнул, как договаривались, а потом и крикнул:
— Прут две машины. Газик, и грузовая с народом…
Ошибка противника была в том, что, зная о нашем охотничьем вооружении, он посчитал нас за полных лохов. Это, во-первых. А во-вторых, он был обозлен нашим долгим отсутствием, и выведен из себя.
Поэтому, когда их газик, со снятым брезентом, показался из-за поворота, они не размышляли, а тут же стали поливать наш транспорт из автоматов. Не снижая скорости.
Стекла наших грузовиков посыпались, колеса выпустили воздух, в жесть моторов и кабин покрылась заметными черными дырами.
Они, на ходу, поливали и окрестности, — но там ждали команды, и заранее подготовились к шальному огню неприятеля.
Из-за поворота показался и грузовик, полный бойцов. Злых и беспечных.
Они были у себя дома, знали здесь каждый камушек на обочине, каждую заплатку на асфальте, каждое дерево, и все, что было за этим деревом…
Но родные места подвели их, — заставив потерять бдительность.
Грузовик вдруг вильнул с дороги, — и я заметил, что на лобовом стекле его, в том месте, где расположен водитель, появилось аккуратное круглое отверстие. Это Артем правильно сориентировался, и использовал первый из пяти патронов.
Я достал пистолет и взвел курок… Совершенно верно заметил классик российской словесности Лев Толстой в своем романе «Война и мир», командовать дальше было бесполезно, события понеслись без моего участия, — и теперь я ничего не в силах в них был изменить.
Тут раздалась канонада. Недружная, она возникла какими-то рваными кусками, как в стереоколонках, когда звук слышится то с одной стороны, то с другой. В дело вступили охотничьи ружья и обрезы.
Из каких-то неприметных ямок и вмятин, из-за деревьев, из-за гнилого валяющегося ствола, из-за придорожного камня стали появляться увитые зеленой травой и листьями лица, спеша прицеливались и нажимали на курок, — один или два раза. Потом исчезали снова в своем укрытии, чтобы перезарядиться.
Вдоль шоссе, с обеих сторон его, поплыл специфический дымок, похожий на легкий туман, и стало пахнуть горелым порохом.
Если у них там и была базука, она не успела выстрелить. Гады в панике кинулись с машин, потом с асфальта, — к лесу, знакомому и родному до боли… Но там сидели мы.
Которые его совершенно не знали. Потому что не росли в этих краях и не родились поблизости.
Здесь уже обрезы полностью показали себя. Охватывая каждым своим шрапнельным выстрелом значительное пространство. Так что можно было и не прицеливаться, а просто палить и палить, что было сил…
Тишина. Только легчайший паленый дым над дорогой. Ни голоса, ни движения, — только лежащие на асфальте тела, изрешеченные наши машины, и едва слышный стон раненого.
Который зовет маму…
Я так и не успел ни разу выстрелить. Совсем забыл, что это можно было сделать.
Все закончилось.
Баталия…
Я потянулся к карману и вытащил сигареты. Пальцы слегка дрожали, когда вытаскивал одну. И потом прикуривал.
Что мы натворили?!. Что мы натворили! Кто дал нам на это право!
Пришел испуг: стало казаться, сейчас появится кто-то старший, справедливый и строгий отец, — и выпорет нас, за то, что мы наделали. Или заставит стоять в углу. Или влепит по загривку звонкую затрещину.
Это надо же такое учинить!..
Я курил. И ждал… Но никто не приходил: справедливый и строгий. Я все ждал, — никто так и не пришел…
Вместо него, то тут, то там стали приподниматься кладоискатели и растеряно оглядываться по сторонам. У каждого из них было ружье, приведенное в изготовку. Они никак не могли осознать свою викторию.
Напряжение не покинуло их. И — подозрительность.
Не приведи господь, врагу зашевелиться в этот момент, — десять стволов тут же разрядятся в его сторону.
