— Так, — чуть удивленно согласился дед.

— Посмотри еще, — здесь хоть один зек до нас был?.. Нет, ни одного не было… Что это значит?

Дед с величайшим вниманием смотрел ему в рот и ловил каждое слово. Оказывается, он умел не только с упоением развивать свои мысли, — не с меньшим энтузиазмом у него получалось слушать. А что придумать ценнее на свете для человека, обделенного конфискованным имуществом и свободой, чем то, когда его вот так вот слушают. Пожалуй, ничего… Поэтому Алексей, не любитель чесать языком, на этот раз все больше входил во вкус.

— Нас сколько сюда привезли, много?.. Всего троих.

— Так ведь пожизненное.

— И пожизненных с этапом гоняют, только держат отдельно… Копры видел? Кустами поросли… Рудник здесь когда-то был, только давно… Вот теперь делай выводы. Ты мастер у нас делать выводы.

— Так не в расход же… Может, уран какой нашли, — вот им зэки и понадобились.

— Только трое нас им понадобилось… Я тебе говорю — расход. Шкурой этот расход чувствую… Ты на конвой посмотри, — это же не «служба», это быки бригадные.

— При чем здесь конвой, — попытался возразить дед.

— Меня аж трясет, — продолжал сосед, — так близко расход чувствую… Я здесь веревочку нашел, самый раз… Ты крикни в дверь, что тебе плохо, может кто зайдет, — они, быки, не пуганные. Так я его, этой веревочкой, и порешу.

— Да ты что, окстись с тобой, грех на душу брать!..

— Какой грех! — взорвался Алексей, приподнялся на лавке и, пытаясь сдержаться, изо-всех сил заиграл скулами. — Что ты из себя овечку корчишь!.. Ты же пятерых ментов на тот свет отправил, — рука не дрогнула. Трех, из их же автомата, двух — гранатой. Грех!.. Потом глумился над ними, уши им отрезал… Зачем ты им, дед, уши отрезал? Для какой надобности?.. Чтобы грех свой замолить?.. Я — мочил по-честному, замочу — и в бетон, замочу — и в бетон… Я, может, перед тем, как раствором залить, прощенье у каждого просил, «отче наш» каждому читал, чтобы все по-человечески было… Говорю тебе, крикни, — может заглянет на наше счастье, дурелом, — я его веревочкой… Будет у нас автомат, с автоматом повеселее. Завалим другого, — два автомата будет. Здесь кругом горы, леса. Урал, наверное, какой-нибудь… Уйдем в лес, как нас искать будут, кто?!. Свобода!.. Ну!..

Дед молча смотрел на соседа выпученными глазами, на него напал какой-то столбняк и заметно тряслась левая нога. Все-таки старость…

Алексей понаблюдал за дедом, по-прежнему играя желваками, и видя такую картину, — с досады сплюнул.

Достал из кармана свою веревочку, замотал между пальцами, как нужно, и подошел к двери.

— Эй! — крикнул он, ударив дверь ногой. — Здесь с дедом плохо!..

Послушал немного, за дверью была тишина.

Тогда он изо-всех сил принялся лупить по двери и кричать:

— Кто-нибудь, дед помирает!.. Приступ у него!.. Эй! Дед мой помирает! Синий весь!.. Врача! Врача! Врача!

В ответ, — ни быстрых шагов, ни звона ключей, ни какого другого звука. Как ни прислушивайся — только тишина.

Алексей завелся с новой силой, — кричал и стучал, пока не покрылся потом и не охрип… Никто не пришел на его зов. И, наверное, не думал приходить.

Когда это окончательно до него дошло, он опустился на колени перед холодным железом, о которое с полчаса безуспешно бился, и заплакал. Так было жалко себя. Еще никогда в жизни ему не было так жалко себя, как сейчас.

Перед бревном поставили два стула, чтобы можно было работать сидя. Рядом на треноге воздвигли камеру, за которой колдовал молодой и подающий надежды кинооператор.

Через большую лужу, про которую сегодня было столько разговоров, перекинули доски. Даже успели привести чечена, который сидел, прислонившись к стене, во всех своих цепях, в окружении двух ребят с автоматами. Ждали начальство, обед которого несколько затянулся.

Компания собралась человек в пятнадцать, разговоры были негромкими и подчеркнуто деловыми.

Скульптур уже не существовало, вместо них в одном месте виднелась горка пепла, в другом — такая же горка льда, который, похоже, начинал к тому же, подтаивать.

Наконец, кто-то, особенно глазастый, негромко сказал:

— Идут.

На самом деле, из-за поворота показались долгожданные командиры. Судя по их уверенному шагу, и молчанию, обед у них получился безалкогольным, хотя, все знали, — специально для этого обеда еще вчера забивали в подсобном хозяйстве свинью.

Колян с Толиком подошли, достали сигареты и закурили.

— Этот? — спросил Толик, показывая взглядом на чечена.

Конвоиры, вытянулись по стойке «смирно», как и положено, пожирая начальство глазами. Один, как-то сбоку, пихнул зэка прикладом, тот намек понял, и тоже поднялся.

— Ты русский понимаешь? — спросил его Толик.

— Да.

— Понимаешь, тогда слушай, что я тебе скажу… Мы здесь снимаем кино, — про трудовую жизнь. Ты у нас будешь играть главную роль… Тебе дадут ведро и саперную лопатку. Со всем этим хозяйством ты пойдешь вон туда, — и Толик показал на обсыпавшуюся породу у дальнего поворота штрека, которую незадолго до этого так тщательно рассматривал в бинокль. — Там ты, при помощи этой лопатки, наберешь полное ведро породы и принесешь сюда. Это все. Лопатку можешь оставить там. Она тебе еще пригодится… Задачу понял?

Чечен кивнул.

— Вот и молодец… Потом расскажешь впечатления, тоже перед камерой, что лучше, заниматься общественно полезным трудом или терроризировать местное население.

— Я не террорист, — сказал чечен.

— А кто же ты тогда? — нарочито удивился Толик. — Божья коровка?

— Я — абрек, воин.

— Ну воин, так воин, — уже сухо и как-то скучно сказал Толик, — это твои проблемы.

— Включать? — спросил Колян.

— Да, давай, заводи по полной… Снимите с него причиндалы, дайте инструмент, и отправляйте.

Начальство уселось на стулья, в партере, между прожекторов, остальная команда расположилась сзади. У всех были чуть напряженные и любопытные лица.

— Нас не заденет, в случае чего? — негромко спросил Толик Коляна.

— Кто его знает, посмотрим.

Но ребята были не из робкого десятка, и никаких мер безопасности, на случай непредвиденных обстоятельств, не предприняли.

Подождали, пока чечен не разомнет затекшие руки и не возьмет в них шанцевый инструмент. Затем конвойные подвели его к бревну и остановились.

— Идти медленно, — сказал громко Толик, — Не спешить. Времени у нас вагон… Отпускайте.

Чечена отпустили, и он сделал первый шаг вперед, преодолев бревно. В одной руке у него было пластмассовое ведро, в другой — самая обычная саперная лопатка. И метров пятьдесят-шестьдесят впереди, до заветного поворота.

Он шел, как приказали, спокойно и не торопясь… Абрек, могучий воин, — у которого под бомбами погибла семья, который должен был мстить, но не знал, кому… Он долго искал смерти, но не находил ее, — и так же долго мстил всем подряд, тем, кто с войной пришел на его землю, пока его не предали свои. За что, он не знал.

Сейчас он равнодушно шел вперед и ни о чем не думал, даже о рае, в котором мечтал когда-то оказаться.

Так он миновал кучку золы. Толик подтолкнул Коляна: смотри, чешет, как по-писанному… Потянулся за сигаретами, потому что одна закончилась, а он еще не накурился.

И чуть было не прозевал тот момент.

Когда чечена вдруг затрясло, стало раздувать, как автомобильную камеру, а следом его голова, словно граммов от десяти пластида, вдруг разлетелась мелкими брызгами, оросив какой-то белесой гадостью всю землю вокруг и ближнюю к чечену стену штрека.

Тут же воздух из чечена стал выходить, и выходил до тех пор, пока на земле не осталась пустая арестантская роба.

Молчание было долгим. Молчали командиры, молчала и подчиненная братия, пока Колян не спросил оператора:

— Ты, блин, все хорошо снял?

Тот показал большой палец.

— Ну-ка покажи нам, сначала.

Через маленький экран камеры они просмотрели злополучный миг еще раз, потом еще раз и еще. Потом увеличили голову, и пустили пленку замедленным образом… Чистой воды бред.