— А Ребекка как же? — не удержался Тарас. — Мы что же ее на произвол судьбе бросим?

— Ни в коем случае… — заверил товарища опричник. — Вот после всего этого, за ней и поспешим. Но ты пойми — там, где саблей не возьмешь, золото очень даже пригодится. Им не только в темницу, но и в исповедальню двери открыть можно. Знаю, о чем говорю.

— Возможно… — нехотя согласился казак и ведун, который, будь его воля, плюнул бы на всё и немедленно помчался выручать любимую.

— А священная реликвия? — напомнил Степан. — Не может так статься, что пока мы по свету колесить будем, басурмане или латиняне найдут ее раньше нас?

— До сих пор ведь не нашли… — рассудительно промолвил опричник, пожимая плечами. — Освободимся от забот и тревог мелких — займемся большими. Все равно с Куницы, — кивнул на Тараса, — сейчас никакого толку. А без его заинтересованности в исходе дела, любые поиски обречены на провал.

— Тогда, чего мы ждем?! — возбужденно вскочил с земли тот. — До Ужали еще скакать и скакать!

— Лететь и лететь…

— Ага, бежать и бежать… — проворчал сармат. — Точно, коней покупать надо. Сколько ж на своих четырех гонять можно?..

Въехавший неспешным шагом в предместье еще дремлющего утреннего города, богато одетый всадник если чем и обратил на себя внимание жителей, то лишь огромным боевым псом, чинно вышагивающем рядом с лошадью, касаясь при этом лобастой головой стремени. А также — огромным беркутом, вполне смирно сидящем на передней луке седла. Орел, чуть склонив набок голову, злобно косил глазом по сторонам, но судя по тому, что всадник вез его без колпачка, птица была отлично выучена. Как и пес, который не обращал внимания ни на котов, ни на жавшихся к плетням редких горожан.

У ближайших ворот, в приоткрытых створках которых, при его приближении, показалась вихрастая голова, всадник придержал коня.

— Здоров, мужик! Чей будешь? — спросил паныч не в меру любопытного парнишку.

— Петров сын… — непринужденно ответил паренек, хоть и шагнул назад, на подворье. Боевой сармат своим свирепым видом мог привести в ужас и бывалого воина, а не только подростка.

— А скажи-ка мне, Петров сын, в доме из взрослых есть кто?

— Вестимо дело… Мамка обед готовит… и дед Карпо, тоже…

— Что, тоже обед готовит? — усмехнулся всадник.

— Не-а, — помотал головой парнишка. — Дед Карпо просто так сидит… на завалинке греется.

— Ну, тогда позови-ка ты мне… — Тарас на мгновение задумался. — Вот деда Карпа и позови, пострел… — закончил фразу, одновременно бросая хлопцу какую-то мелкую монетку.

— Ага! — воскликнул тот обрадовано. — Уже бегу, господин! Я мигом!

Минуту на подворье было тихо, а потом послышались неспешные шаркающие шаги, и в воротах объявился согбенный, опирающийся на толстую клюку, седой старик. Лет семидесяти, а то и более.

— Звали, господине? — спросил без интереса.

— Здравствуй, дед… — поздоровался вежливо Куница. — Вопрос у меня к тебе имеется, а за то, что старость твою потревожил, прими от меня небольшое вознаграждение.

Куница с коня слезать не стал, все ж не по чину богатому господину у каждого плетня спешиваться — но, протягивая монету, свесился с седла как можно ниже, чтобы старику не пришлось за ней тянутся.

— Спасибо, за оказанное уважение, господине, — чуть уважительнее поклонился тот. — Спрашивайте. Если смогу, отвечу.

— Скажи, старик, знаешь ли ты, где в Ужали проживает купец Мкртыч Ованесян?

— Не о покойном ли Микитиче ты спрашиваешь, господине? — немного удивился старик.

— Почему покойном? — в свою очередь изобразил удивление и некоторую растерянность Куница.

— Ну, да… — пошамкал беззубым ртом старик, сводя воедино кустистые брови. — Уже это… нет, не припомню… невесть сколько лет, как погиб он. Разбойники, бают, на караван его напали, да самого, при этом, и убили…

— Какое печальное известие.

— Ну, это вряд ли. До нынешнего дня Микитич все равно не дожил бы, — пожал плечами старик и словоохотливо объяснил. — Я и то, едва землю топчу, а покойный купец, царствие ему небесное, не меньше чем на добрых два десятка лет раньше меня уродился.

— А дом его стоит? — изобразил тревогу на лице Куница. — Или нет? Из родни остался кто живой? Или весь их род сгинул?

— Тю, с чего ж им умирать, Ованесянам-то? И дом стоит… Крышу подновили, крыльцо переставили… У Микитича родни хватает. Армяне, они ж, если десятка деток не настругают, считают себя обиженными судьбой. Да, кстати, вот же голова дырявая. Так у них свадьба скоро намечается! Если от покойного Микитича считать, это значит, правнучка его замуж выходить собралась. А вы, господине, наверное, к ним на свадьбу приехали?

— На свадьбу… конечно же на свадьбу, — легко согласился Тарас. — Так как же мне найти их дом, любезный?

— А что его искать, вон туда, вверх по улице и поезжайте. Подворье у них большое, приметное — сразу увидите… — старик опять задумчиво пожевал губами, а потом неуверенно добавил. — Вот только, что-то я никого из них уже пару деньков не видал… — и закончил с некоторым сомнением. — Наверно, лучше пусть малой вам дорогу покажет. Так надежнее будет… Эй, Петруха, где ты, балбес? Проводи господина к дому Ованесянов.

Хлопец с готовностью подскочил ближе и, совершенно не обращая внимания на уморительно вывалившего язык пса, но с опаской поглядывая на неподвижного, как собственное чучело беркута, протянул руку к уздечке.

— Давайте повод…

— Э, нет, парень. Так не годиться, — остановил его Куница. — В чьих руках узда — тот и хозяин. Так что извини…

— Ну, тогда я вперед пойду, а вы, следом езжайте… — покладисто кивнул расторопный паренек и залопотал босыми ногами вверх по улице, направляясь в сторону городского центра.

Большой двухэтажный купеческий дом, выглядывал, еще не потускневшей красной черепицей, не только над высоким палисадником, но и над старыми плодовыми деревьями, высаженными наверно еще при закладке фундамента и теперь доживавшими своего древесного веку. Судя по тому, что на дряхлых яблонях, грушах, вишнях и сливах не было ни одной сухой ветки, хозяева за деревьями любовно ухаживали, а на более молодые и обильнее плодоносящие не спешили менять, из-за уважения к своему пращуру, собственноручно разбившему этот сад.

Не добежав несколько шагов до высоких и плотно запертых дубовых ворот, парнишка, вдруг остановился, как вкопанный. Неуверенно огляделся по сторонам, осматривая безлюдную улицу, и только потом, колеблясь, указал на прорезанную в воротах калитку.

— Здесь, господин… они проживают… — произнес чуть дрожащим от волнения голосом. — Но… но вы, лучше, не заходите во двор… Хотите, я свистну? Может, выглянет кто на улицу?

— С чего такие предосторожности? — удивился, спрыгивая с лошади Куница. — Или армяне теперь, вместо заезжего двора, разбойничий притон держат?

— Так, вон же… — парнишка ткнул рукой себе за спину, указывая на калитку. — Знак.

Тарас посмотрел на нее, но ничего необычного не увидел. Калитка, как калитка. Разве что тряпица какая-то грязная на щеколде болтается. Не иначе, как с недавних празднеств осталась. И вопросительно взглянул на своего провожатого.

— Чего? Какой еще знак?

— Неужто не видите? Вон же — ленточка черная повязана… — чуть вздрагивающим от волнения голосом, объяснил парнишка.

— И что?

— Так предупреждение это… — все больше удивлялся непонятливости приезжего господина Петрусь.

— Да объясни ты толком, пострел этакий… — не выдержал Куница. — Я же из других мест. С вашими обычаями не знаком. Откуда мне знать, что означает повязанная на двери траурная лента? Умер кто-то?

— Хуже, господин, — помрачнел лицом парнишка. — Лихо-Злосчастье в этом доме завелось… Вот хозяева и предупреждают соседей… Чтоб, значит, никто не зашел к ним на подворье и не перенял беду на себя.

— Какое еще… — начал было недоуменно Куница, но когда полусонный сармат ощетинил загривок и зарычал, а беркут вздернул вверх клюв и подобрался, как для взлета — казак все понял.