Та важно кивнула. Конечно, Додо, кто же еще. А фокусник уже смотрел на мою жену. С застывшей полуулыбкой, слегка наклонив голову, он как будто принюхивался, настороженно втягивая воздух через плоские ноздри. Так хищник выслеживает добычу. И действительно, во взгляде его немигающих желтоватых глаз мне почудилось что-то волчье.

Ни слова ни говоря, он вытянул из корзины шарик и, выдув колбаску, перекрутил, перевертел, так, что получились туловище, голова, остренькая мордочка, уши и хвост. Безногая крыса? Впрочем, кто ее разберет.

Шарик оказался черным.

Софи взяла подарок и, не оборачиваясь, пошла прочь. Я догнал ее и поймал за руку.

- Видишь, а мы с тобой не угадали. Так всегда и получается - думаешь, а как оно будет, а выходит совсем по-другому.

Она молчала. Плечи поникли - Софи завернулась в них, как птица в сложенные крылья.

- Значит, в Испанию не поедем, - произнес я бодро, - а вместо этого махнем в Италию или на Кипр. Главное, тепло и море. Ну, а книжка моя? Да и черт с ней!

А про себя добавил: "И вообще, глупости это. Каким надо быть ребенком, чтобы расстраиваться из-за подобной ерунды".

Я еще подумал, наверное, переживает из-за своего "маленького секрета".

- Но почему? - Софи резко остановилась, сжав до боли мою руку. Зрачки большие, испуганные... На лицо словно легла тень. - Почему он черный?

- Наверное, потому, что мы взрослые, - я пожал плечами. - Цветные - для детишек. А какая разница?

Мы неспешно брели к выходу из парка, прочь от шумного празднества.

- Я читала про него, - медленно проговорила Софи. - Это фокусник-смерть. Он появляется на детских утренниках и народных гуляниях, хотя никто его не приглашает. Всегда в рыжем парике и полосатых штанах. И тот, кому он вручит черную метку, через несколько часов умрет.

- Девочка моя, - я даже рассмеялся. - Поменьше читай дурацких книжек! То есть... читать,

конечно, здорово, но не принимать же их всерьез? Ведь это абсурд!

Софи рассеянно кивнула, и до самого дома мы не проронили больше ни слова.

Что тогда произошло? Я так и не понял и до сих пор не понимаю. Способен ли человек сам на себя навести порчу? Не подхватила ли моя жена что-то вроде информационного гриппа? Вирус еще более незаметный, но не менее разрушительный, чем реальная инфлюэнца... И заразиться им можно от чего угодно - будь то газетный заголовок или роман Стивена Кинга. Или разочарование оказалось слишком глубоким? Каким бы пустячным ни был повод, но этот жуткий момент, когда судьба вместо цветного протягивает тебе черный шарик - как его пережить? Мою любимую точно подменили. До вечера она побледнела и осунулась, став похожей на сдутый шарик, и выглядела совершенно больной. Напрасно я пытался ее развеселить или хотя бы просто отвлечь, рассказывая анекдоты, отыскивая смешные картинки в сети... даже начал сочинять сказку. Хотя какое уж тут вдохновение - меня съедала тревога. Софи все дальше уходила в тяжелые раздумья.

К утру она умерла. А я так и не успел признаться ей в любви.

- Вот такая история, - заканчиваю неловко и отвожу взгляд. - Как говорится, хотите верьте, хотите нет.

Чувствую, как Сонины пальцы теплеют в моей ладони. Словно каким-то чудом в ее бесплотное тело ненадолго возвращается жизнь. По бледным щекам зарей растекается румянец.

- Что ж, наверное, еще не поздно, - она слегка усмехается. - Может быть, затем ты и тут.

- Не поздно что?

- Признаться.

Будь мы оба живы, я непременно привлек бы ее к себе и поцеловал в губы. Она бы со вздохом прижалась к моей груди. Мы обнялись бы, и долго не размыкали объятий, слушая биение родного сердца. Мы нашли бы друг для друга много прекрасных и небанальных слов.

Но в гадесе, для всего этого нет ни места, ни времени. Поэтому я еще крепче стискиваю ее слабую руку и говорю просто:

- Я люблю тебя, Соня.

- И я тебя, - эхом откликается она.

Слова, которые в мире живых полны надежды, здесь звучат надгробной эпитафией. Мы по-прежнему сидим за столиком, а за окном сгущаются сумерки. Незаметно, как бы исподволь, без вечерней загадочной игры красок - постепенно исчезает свет.

- И все-таки ты соврал, - улыбается Соня, и в полумраке ее глаза блестят. - Все было совсем не так. Этот случай с фокусником - всего лишь эпизод. Под утро я не умерла, а забыла о дурацком черном шарике, даже если сначала и огорчилась немного. А когда через месяц заболела раком, то да... мелькнула мысль о знаках. Мне уже за пару недель до диагноза стало беспокойно на душе. Какие-то чудные совпадения пошли, приметы, сны. Синичку мертвую нашла на крыльце. И еще, я тебе не рассказывала, но буквально накануне мне приснилось, как я покупаю вырезку в мясной лавке. И ощущение такое неприятное - будто сосет под ложечкой. Не боль, а странная такая пустота. На прилавке - огромные куски мяса, свиная голова, уши, языки. Мозги - в лоточке. И по стенам окорока развешаны... И этот багровый мясной свет, от которого все внутренности выворачивает. Я проснулась, зная, что больна. Правда, не думала, что смертельно.

- Это же сказка, - пытаюсь возразить, но Соня меня точно не слышит.

- И характер мой ты описал не верно. Этакой бабочкой, что порхает с цветка на цветок. Как будто я боли не знала... Когда бабуля умерла, я три дня плакала не переставая. Хотя и понимала, что время ее пришло, что это естественный ход вещей - а все равно, так плохо, что хоть вой.

- Это сказка, - повторяю упрямо. - Конечно, в жизни все не так. Или не совсем так. А бабушка твоя была хорошей.

Соня кивает, глотая слезы, и мы оба погружаемся в воспоминания. Своего рода минута молчания о прекрасном человеке, добром ангеле-хранителе наших детских лет.

Она ушла в неполных девяносто восемь лет и почти до самого конца управлялась с нехитрым хозяйством - старый бревенчатый домик, черная кошка по имени Багира и три огуречные грядки. Носила воду из колодца, по вечерам жгла керосинку - в глухомани, где она жила, не было ни электричества, ни водопровода. Сперва дочь, а потом - мы с Соней привозили ей продукты из города. Вспоминаю ее усталые руки со вздутыми венами, все в пигментных пятнах, и бодрую улыбку, которая как солнце освещала все вокруг, и пирожки с капустой, чай со смородиновым листом, уютные семейные вечера...

- Береги мою девочку, - говорила мне незадолго до нашей с Соней свадьбы.

Прости, добрая бабушка. Не уберег. Да и кто бы сумел?

После смерти старушки остался дом и осиротевшая кошка. Сначала мы с женой хотели взять Багиру себе, но привыкшее к свободному выгулу животное страдало бы в тесной городской квартире. О том, чтобы отдать кошку в приют не могло быть и речи.

В конце концов я сделал вот что. Всю мебель перетащил на чердак, а кое-какие памятные вещи - салфетки, вышитые бабушкиными руками, фотографии, Сонин детский портрет, фарфоровую куколку в старинном платье - вывез к нам. Больше ничего ценного в доме не оставалось. И тогда я поставил на первом этаже кормушки и миску с водой, и распахнул дверь, подперев ее колышком, чтобы не закрывалась. Так Багира могла приходить и уходить, когда ей вздумается. Каждые выходные, а бывало, что и в середине недели я приезжал в бревенчатый домик на краю мира, насыпал корм и менял воду в поилке. Но столовалась в импровизированном кошачьем пенсионе, разумеется, не только бабулина любимица. От четвероногих постояльцев не было отбоя. Хвостатый люд обживал гостиную и террасу, летом грелся на солнышке - на крыльце, а зимой - жался к печке, которую я в самые лютые морозы топил. Дикие коты сбегались со всей округи. Иногда я насчитывал до двадцати пушистых, урчащих зверюг. Попадались среди них и домашние - недолюбленные и недокормленные. Я не разбирался, кто есть кто. Пришел - добро пожаловать. Будь моим гостем.

Старушка Багира ненадолго пережила свою хозяйку. Но и после ее смерти я продолжал наполнять кормушки. Не только из жалости к хвостатым - где-то в глубине души я надеялся замолить таким образом наши с Соней грехи и вырвать жену из лап болезни. Напрасно. Ей становилось все хуже и хуже.