Вася тянулся к природе, к тишине, к простым и искренним людям, не любил шума, спешки, раздерганных ритмов большого города, не гонялся за успехом, за большими деньгами, не занимался саморекламой, не участвовал в собраниях Союза художников. Никогда не завидовал чужим удачам, а радовался им больше, чем своим. Всю жизнь ненавидел всякие бумажки, анкеты, справки, документы, терялся при неизбежных встречах с администрацией Художественного фонда, избегал телефонных разговоров. К сроку получения пенсии у него не оказалось никаких документов, подтверждающих, что он был в партизанском отряде, и пенсию Вася получил по минимуму.
При всей своей скромности и одержимости искусством отшельником Вася не был и не отказывался от рюмки-другой в хорошей компании. Не могу не вспомнить забавный эпизод периода нашей работы на творческой даче в Переславле Залесском. Дело было летом. На даче собралась разношерстная, дружная компания скульпторов, которые, получив райские условия (бесплатные натурщики, оборудованные мастерские, трехразовое питание и полная свобода воплощения своих замыслов), увлеченно работали целыми днями, ненадолго отрываясь на общие посиделки с байками. Все были не дураки выпить. Как-то после очередной пирушки к Васе подошел Толик Веселов, бывший моряк, а ныне известный скульптор и хороший выпивоха. Он позвал Васю пойти погулять в город. Было уже довольно поздно, и я предложил перенести прогулку на завтра. Вася сразу разозлился и зашумел. Он размахивал руками и вопил: «Ты что! Ты думаешь, если я маленький, то мне и гулять нельзя?» Толик, оценив обстановку, сказал мне: «Лев, не дрейфь! Ничего с твоим Васькой не случится. Если что, я его на собственном горбу принесу!» После этого оба гуляки хлопнули дверью и исчезли. К полуночи я стал дергаться. Все в доме уже спали. Я решил: еще двадцать минут жду и иду искать. Тут дверь с шумом распахнулась, и на пороге появилась фигура Васи, согнувшаяся под грузом бесчувственного Толика.
Не одним искусством жив человек. Существуют такие повороты истории, когда каждый проявляет себя в определенной позиции.
Так было, когда в начале перестройки высунули головы неонацисты. Лидер «Памяти» выступил с полуторачасовой речью в Союзе художников, и его не выгнали, а наоборот, внимательно выслушали. В Румянцевском садике открыто устраивались антисемитские митинги; случайные прохожие зачастую вступали в дискуссию, поддерживая ораторов. Настроение в нашем кругу было подавленное. На этом фоне в мою память врезалась одна фраза, сказанная Васей искренне и потрясенно: «Лева! Что творится! Ведь когда тебя оскорбляют, то эти подонки оскорбляют весь род твой! И отца, и мать, и детей твоих!»
В 1978 году Вася перенес первый инсульт. Отнялись рука и нога. Через два месяца встал, через четыре вернулся в мастерскую, без которой не мыслил жизни.
Но это был уже не тот Вася… Проклятая болезнь ударила по самому драгоценному и чувствительному участку его мозга — творческому потенциалу. Он продолжал бороться еще два года, выполнял большие заказы, делал тяжелую физическую работу. Однако день ото дня работать становилось все труднее. Прежняя хватка и умение куда-то уплывали…
Наконец наступил день, когда после очередной неудачи на худсовете он решился на самый мужественный и трагический по сути поступок: раздал коллегам все станки, инструменты, раздарил ряд работ, вымыл полы в мастерской и объявил, что скульптурой больше заниматься не будет. Скульпторы из соседних мастерских, знавшие его со стороны, были потрясены, услышав это. Каждый из них прошел тяжелый, а иногда и мучительный путь овладения мастерством, и они не могли понять, как человек отказывается от деятельности, которой посвятил всю жизнь. Я же, живший с ним рядом и с тоской наблюдавший за всеми этапами прогрессировавшей болезни, был не в силах чем-либо помочь.
22 января 2004 года Васи не стало. На другой день в память о нем в старинном Борисоглебском кремле, что недалеко от Ростова Великого и села Уславцева, прозвучал колокольный звон.
