Петя прижался к отцу и прошептал:

— Папонька, училка придет скоро, химичка, а я не готов.

— Ничо, сына, я с ней поговорю, ты не волнуйся, — успокоил Зиновий, чувствуя в горле щекотное содрогание от любви к сыну, к шелковистой темной головке, припавшей к груди его.

«Ласковый такой, дитё совсем», — подумал Зиновий, и, чтоб не зареветь от нежности, нарочито грубовато оттолкнул сына.

— Пап… — мальчик вновь приник к отцовской груди и снизу заглянул отцу в глаза глазами женщины и лани. — Пускай она в бассейне поплавает.

— На хуй? — удивился отец.

— Завидует она, — вздохнул мальчик, опуская трепетные веки, подбирая спелые губы. — За это придирается.

— К ребенку? — не поверил Зиновий. — Здоровая кобыла к ребенку придирается?

— Ну папа, — заныл Петя, — Она поплавает, а мне лучше будет. Мне пятерка выйдет по химии.

— Да мне жалко? Пускай! — согласился Зиновий. — Хер с ней, пусть плавает хоть до синих соплей!

— Спасибо, папочка! — взвизгнул Петя, легко обнял бычью шею отца и тут же отпустил ее, отстранился.

— Пойду, мамочку поцелую, — прошептал, чуть-чуть улыбаясь.

— Иди, ласковый, — удивился отец.

«Папочка, папочка», — твердил Петя, соскакивая по ступенькам вниз и не думая совсем про мамочку, которая пела за дверью.

Петя спустился в подвал и открыл новеньким ключиком заветную дверь. Влажная комната была полна новых старух. Чтобы они не облепили его, Петя сразу же крикнул им: «Хлеб!» и бросил в дальний угол пол-батона, украденного из столовой. Потом Петя сказал им, держа голову выше и выше:

— Всем раздеться. Догола, — и полез к себе в штаны.

Переодетые в костюмы снежинок, старухи стояли стайкой. Мелькнуло мстительное: школьный утренник, горящие от обиды щеки, холодные приставания метели. Но мальчик подавил обиду. Встав так, чтоб всем старухам его было видно, он сказал:

— Юбки должны стоять, как в «Лебедином озере».

Помотал бедрами, словно разгоняя на себе круглую юбочку. Старухи сделали так же. Стеклянная пыль блеснула на миг и, вдохновившись, мальчик медленно поднял руки над головой.

— И раз, два-три, раз, два, три… — поднимая и опуская руки, он мелко кружил вокруг себя, и, поводя руками, как волнами, на цыпочках обегал каждую из старух, показывая как нужно кружить, и почему, внезапно вскинув ножку — прыгнуть, чтобы вновь кружить, кончиками пальцев касаясь подруг, кружить вокруг подруг, но и сам вокруг себя тоже. Пригнувшись, можно было скользнуть под сцепленные руки и пробежать и вскинуться, и руки вскинуть вновь. Та, которая оказывалась в центре хоровода, должна была балетно прыгать, завернув ноги круто в сторону и падать на руки подруг. Главное было — не разрушить беспрестанно меняющийся снежный узор. Главное, было — мелко семеня — догонять.

Он им запел про метель. Про наружное небо и воздух, наполненный ветром. Есть холодная быстрая метель, вся она — насквозь — погоня. Он показал им, как надо встать, когда откроется дверь и войдет человек, у которого голос гулкий, подземный и черный. Главное, лентовидно руками поводить — говорил он, — движения рук и трепет торчащих юбочек создадут подобие движения метели.

— При первом же снегопаде, — обещал он им, тая смех в черных глазах, — вы будете выпущены в зиму, вольетесь в метель. В снежную обратитесь вы пыль. Снежинки лентовидно качали руками, били ножкой о ножку, прощались.

В спальне его поджидала учительница. Сняв теплые рейтузы, она развесила их на батарее — сушиться. Глухой запах знакомой вони наполнил комнату. Сама же она сидела на кровати, широко расставив ноги и потирая колени, усталая от дневных забот. Он ткнулся было лбом ей между ног, но терпкий запах крови отбросил его. Вопросительно он посмотрел на учительницу.

Быстро сжав коленки, Марья Петровна сказала ему:

— Петр, Петр, сил-то моих нету давно уже, нету моих сил никаких! — тяжело завздыхала пожилая химичка, потом шумно почесала под левой грудью и сказала раздумчиво:

— Ума не приложу, что мне с тобой делать? На второй год оставить? Почему же ты химию не учишь совсем, Петр?

Он шмыгнул носом и скривил лицо, стал двигать пальцами ног в тапочках.

— Поясница болит, так вот тянет, прямо тянет, — продолжала химичка, — за день наорешься, намучаешься с вами… лабораторная завтра… двойку, ну никак нельзя тебе! Ты где?!

А он стоял с мертвой стороны…

— Так не делай… — развернулась к нему химичка и улыбнулась, скрывая обиду.

Он тоже улыбнулся ей.

— Не криви рожу! — невольно рявкнула химичка и испуганно замолкла.

— Папочка сказал, что вы можете в бассейне у нас плавать, — прошептал мальчик, ломая от волнения пальцы.

И затем, выбросив руки к ней, произнес:

— Сколько хочешь! Я уговорил! Я тебе «пепси» буду носить в бассейн!

— Врешь?! — вскочила Марья Петровна, задышав.

— Честное слово, — бормотал соблазнитель, подставляясь ей, чтоб она его лапала.

Опустился на пол, пополз.

— А раньше можно было сказать? — распалялась химичка. Шевелила пальцами в тухлых носках.

— У меня купальника нету!!!

— Там никого нету, — шептал Петя, обхватывая ее ноги, замутненно и преданно глядя в лицо ей. — Там можно голыми.

Петя повел химичку в подвал. В пустом подъезде она озиралась.

— Эти уехали. Эти умерли. Эти в Америке, — показывал Петя пустые квартиры.

— Все ваше, что ли? — не верила учительница.

— Весь подъезд, — хихикал Петя.

— Что смешного? — одернула его учительница. — Это же деньги, эта богатство. Эта отец твой горбом для тебя добывал!

— Я знаю, — бормотал мальчик, перепрыгивая через две ступеньки.

— Не в отца ты, не в отца! — не одобрила Марья Петровна.

Петя на миг замер с поднятыми плечами и с полуулыбкой, на краю ступеньки. Некая мысль посетила его. «Папочка», — прошептал мальчик.

Внезапно Марья затихла совсем. И, не ощущая ее присутствия, Петя тревожно оглянулся.

Немытое окно лестничного пролета было приоткрыто, и на холодный мраморный подоконник намело горку сухого сыпучего снега.

— Снег, — сказала Марья Петровна.

— Снег, — подтвердил Петя.

Спускались.

— Это вот, — удивлялась Марья Петровна, увидев сломанный стульчик у нижней квартиры… — Они вам прямо и вещи свои пооставляли?

— Люблю тебя, — сказал Петя, тоскуя юным голосом.

— А! — шарахнулась Марья Петровна, провезла спиной по стене, измазалась в известке.

Захотел отряхнуть ее, но потом передумал.

— А? — шарахнулась снова на самом нижнем пролете, ведущем в подвал.

— Это я, — отозвался мальчик.

— Я вижу! — врала, потому что обернулась мертвой стороной.

Отвернулась и больше не оглядывалась. «Так и не увижу, — тоскливо раздумывала. — Никогда уже не увижу, кто там бегает меленько за моим неусыпным трагиским глазом».

В подвале, в сырой темноте Петя помедлил, слушая дыхание воды. Потом, жалея безлюдное это мгновение, включил слабый свет, донный лишь. Вода засияла снизу и мягко бросила весь колеблемый отсвет свой на потолок и на стены.

— Ё-ма-ё! — присела потрясенная Марья Петровна. — Это ж прям сказки.

Миндалевидные глаза юноши ласково смеялись.

Марья Петровна, содрав с себя все, рухнула в воду. Вода же, сияя, рванула было вверх, к потолку, но, передумав, осталась.

Петя стоял на кромке. Заскорузлую бурую тряпку, от которой разило ржавой кровью, толкал-толкал краем тапочки. И столкнул в воду.

…На спине лежала. Снизу ее держала вода золотая. Большое тело блаженно расслабилось, чуть-чуть шевелила пальцами ног разведенных. Из темного треугольника между ног тянулась черная волнистая нитка и таяла, как дым.

Нестерпимо захотелось прыгнуть к ней, и пусть она его стиснет, пока слезы не хлынут и он не отдаст ей короткий свой крикливый кипяток.

— Опыты завтра, — вслух сказал Петя, не в силах отвести глаз от учительницы. — У меня не получится. Все будут ржать опять. Ненавижу я химию и боюсь я кислот ваших.