Саша отклонила похвалу:

– Господин Литвак преувеличивает мои заслуги. Я ничего нового не сделала. Но у нас есть один великий человек, это Штейнек, бактериолог. Вы непременно ознакомьтесь с его институтом. Вы будете поражены.

– У вас уже составлен маршрут? – спросил д-р Айхенштам.

– Я первым делом повезу моих гостей в Тибериаду, господин президент. Мы едем завтра к моим родителям.

– Чтобы провести с ними первые дни пасхи, да? – сказал президент. – Передайте мой привет вашим старикам, Литвак! А когда вы будете со своими друзьями в Иерусалиме, приведите их ко мне. Я буду ждать вас.

Он пожал всем троим руки и они вышли из ложи, так как звуки оркестра возвестили уже начало третьего акта. Когда они проходили пустое фойе, Кингскурт сказал:

– Чудесный человек, повидимому, ваш президент. Но очень уж стар, дряхл. Почему вы выбрали именно его?

– По очень простой причине – ответил Давид. – Мы избрали его потому, что он этого не хотел.

– Час от часу не легче!

– Да! Мы покорно следуем совету наших мудрецов: да воздаются почести тому, кто их не добивается!

ЦВЕТУЩАЯ СТРАНА I

В назначенный день поездки в Тибериаду солнце в небо и вся природа улыбались прелестными душистыми улыбками весны. К подъезду виллы подкатил огромных размеров автомобиль, который мог вместить человек двенадцать.

– Черт побери! – весело воскликнул Кингскурт. – Да, ведь это Ноев ковчег. Он вместит весь грешный скот и род человеческий.

– Нас будет только одиннадцать человек. – сказал Давид.

– Одиннадцать? Я вижу только девять. Вы очевидно, считаете Фритцхен за трех? Великолепная идея, ведь, – взять с собою мальчугана.

Фритцхен, находившийся на руках у кормилицы, догадался, что речь идет о нем, и, громко сообщив что-то на ему одному понятном языке, вожделенно протянул ручонки к белой бороде Кингскурта.

– Мы по дороге захватим еще двух друзей, – сказала Сара. – Решид-бея и архитектора Штейнека.

Слуга вынес вещи и уложил их в приспособленное для этого пространство под сиденьем, Только корзинка с провизией и молоком для Фритцхен осталась наверху. Сзади уселись истопник и слуга. На переднем мягком сиденье разместились Мириам, Сара и Фридрих. Кингскурт изъявил желание сесть в отделение, защищенное стеклянной стеной для того будто бы, чтобы укрыться от возможного в дороге ветра, в действительности же только потому, что там должен был поместиться маленький Фритц.

Он сел под навес и попросил подать ему ребенка. Но мальчуган, очутившись на коленях Кингскурта, вцепился в него ручонками и выразительной мимикой и жестами отказался перейти опять на руки к кормилице. Давид попытался воздействовать на него отеческой строгостью, но потерпел полную неудачу.

Кингскурт сделал недовольное лицо и сыпал сердитыми словами:

– Какой невоспитанный мальчуган! Да оставишь ли ты меня в покое?

– Дайте его мне! – сказал Давид. – Он поплачет немного и утихнет! Давайте его!

Но у Кингскурта ни малейшего желания не было отдавать мальчика. Он удобно усадил ребенка и стал щекотать его в грудь и в шейку, пока тот не начал заливаться веселым заразительным смехом.

– Пострел этакий! Ему и горя мало, что старый Кингскурт станет посмешищем всей Хайфы. Хорошо еще, что меня здесь никто не знает.

Автомобиль выехал из двора при общем возбужденно-радостном настроении пассажиров и вскоре стал спускаться вниз по горе Кармель. Решид-бей уже поджидал их у ворот своего дома, в дорожном костюме. Последовал обмен сердечных приветствий. За деревянной решеткой окна в первом этаже показалась стройная женская фигура в белом и махнула платком.

Сара, смеясь, крикнула невидимой женщине:

– До свиданья, Фатьма! Мы доставим тебе обратно мужа целым и невредимым. Будь совершенно покойна.

Вещи Решид-бея уложили в экипаж. Мусульманин сел рядом с Давидом. Дамы бросили белой фигуре за решеткой еще несколько прощальных приветствий и автомобиль опять запыхтел.

Фридрих наклонился к Мириам и тихо сказал ей:

– А бедная женщина осталась одна дома!

– О, она такой жизнерадостный человек! И нисколько не тоскует в своем одиночестве. Я убеждена, что она от души рада поездке мужа. И он не поехал бы, если бы мог предполагать, что это доставит ей хотя бы малейшее огорчение…Они оба – прекрасные, милые люди!

– Но я вообще не понимаю, как можно добровольно сидеть за решеткой в такое дивное утро!

– Не правда ли, дивное утро? – с сияющим лицом вставила Сара. – Такие весенние дни бывают только в нашей стране. Здесь жизнь лучше и краше, чем где бы то ни было

И Фридрих чувствовал себя проникнутым счастьем и не мог себе объяснить своего настроения, Он опять был молод, бодр и весел, ему хотелось смеяться, шутить.

Он обратился к Мириам и, изобразив на своем лице строий укор, сказал ей:

– А как же ваша школа, фрейлейн Мириам? Вот как вы относитесь к своим священным обязанностям!

Мириам рассмеялась.

– Ничего, ничего он не знает! И это еврей! Имею честь сообщить вам, милостивый государь, что сегодня у нас началась Пасха. Мы поэтому и едем к родителям, в Тибериаду, где хотим отпраздновать первый вечер. Неужели Давид ничего не сказал вам?

– Брат ваш несколько раз намекал на то, что в Тибериаде мы узнаем подробности о переселении евреев. Так вот в каком смысле надо было это понимать? Но историю переселения евреев из Египта я знал еще в раннем детстве.

– Быть может, Давид и на что-нибудь другое намекал. – задумчиво сказала девушка.

Автомобиль повернул направо от улицы, ведшей к центру города, и вскоре выехал в предместье, где протекал Кишон. Экипаж покатил по набережной, окаймленной зелеными шпалерами деревьев, и остановился перед небольшой прелестной виллой. На ступеньках подъезда стоял господин с седыми усами и, откинув голову назад, смотрел поверх своего пенснэ на подъехавший автомобиль и энергично жестикулировал.

– Я на вашем месте вовсе не приехал бы! – крикнул он им навстречу. – Я уже полчаса караулю здесь. Никогда в моей жизни не буду больше аккуратен.

Давид вместо ответа поднес к его глазам свои часы.

– Это ничего не доказывает! – горячился Штейнек. – Ваши часы отстают. Да я вообще не верю часам. Вот возьмите, пожалуйста, мои планы. Но не мните их, ради Бога!.. Так! Ну теперь я сяду.

Он передал Давиду три больших картонных свертка, которые он держал под мышкой, и, кряхтя, влез в экипаж. Но, едва лишь автомобиль тронулся, Штейнек закричал благим матом:

– Стой, стой! Назад, я забыл свой саквояж.

– Его пришлют вам с большим багажом, – успокаивал его Давид. – Я распорядился, чтоб весь наш багаж послали по железной дороге прямо в Тибериаду, потому что мы, ведь, сделаем значительный крюк.

– Это невозможно! – вопил архитектор. – Моя речь лежит в саке. Мы должны вернуться.

Они вернулись. Когда заветный сак очутился, наконец, в экипаже, Штейнек облегченно вздохнул и внезапно пришел в отличное расположение духа. В сравнительно тесном пространстве автомобиля сказалось два величайших крикуна в мире. Штейнек, как и старый человеконенавистник, имел обыкновение сопровождать самые обычные простые слова отборной руганью. Как только их представили друг другу,. оба. тотчас загудели, как иерихонские трубы. Давид и Решид слушали их и улыбались. Но вдруг Кингскурт поднес палец к губам и этим жестом заставил и Штейнека замолчать.

– Хотя вы и говорили очень громко, – сказал он архитектору, – Фритцхен, однако, уснул под музыку вашего голоса.

И при общем смехе он бережно поднял ребенка и положил его на руки кормилицы.

– Мистер Кингскурт, – обиженно проговорил Штейнек, – неужели я говорил громче вас?

Улица, по которой они ехали теперь, вызывала частые удивленные вопросы Кингскурта и Левенберга. Движения здесь было, конечно, меньше, чем в городе, но оживления и тут было достаточно.

Взад и вперед катили велосипеды, автомобили. На широкой немощеной тропинке, параллельной шоссе, мелькали всадники, одни в живописной одежде арабов, другие в европейских костюмах. Встречались и верблюды, в одиночку или несколько в ряд, напоминавшие караваны, живописный пережиток далеких времен. По обееим сторонам дороги красовались небольшие домики с садиками, вдали зеленели поля. Кингскурт обратил внимание на проведенные от проводов, тянувшихся на столбах вдоль улиц, ответвления к маленьким домикам.