—    Что такое «фанатик»?

—    Ну, — замялся я, — тот, кто стремится к достижению сво­ей цели, не думая о других.

Ксан потер подбородок.

— Талибы хотели построить государство на основе «чи­стого ислама». Ради этого убивали. Закрыли бани — снача­ла женские, потом мужские, запретили светскую музыку, кто ходил без бороды — сажали в тюрьму. Отменили школы для девочек, разрушили буддийские статуи.

—    Фанатики, — удовлетворенно повторил я.

—    Вот этот, — Ксан щелкнул ногтем по афганцу в чалме, —талибский посол в Пакистане, мулла Заиф. Входил в число тех,кто считался опорой режима. За три дня до падения Кабула в ноябре 2001-го встречался с западным журналистом, тот был представителем одной спецслужбы, но это не важно. В общем,журналист предложил ему миллион долларов и убежище в ней­тральной стране за информацию о мулле Омаре, укреплениях вокруг Кандагара, считавшемся фактической столицей талибов.

—    И?

—Глупец отказался и угодил на Гуантанамо. Американ­цы держали его на спецпрепаратах, говорят, с тех пор Заиф сильно изменился.

Мы встречались в третий раз, на этот раз у него. Он жил в центре Москвы, в просторной и запущенной квартире —большую часть времени они с женой проводили за грани­цей, а сюда наведывались от силы раз в год. Теперь, когда она умерла, шансы на превращение этих помещений в уют­ное жилье свелись к нулю. Пройдет неделя, и Ксан снова от­правится в свои странствия, которые позволят забыть о по­тухшем домашнем очаге.

Обед он сервировал роскошный — все из ближайшего га­стронома. Не поскупился, выставил дорогие напитки, вся­чески за мной ухаживал. Несмотря на это, мы оба ощущали скованность: может, сказывались отсутствие штор на окнах,голые стены с потемневшими обоями, замершие напольные часы. Напрашивалось сравнение с залом ожидания на вокза­ле, где попутчики, разложив на газете прихваченные из дома припасы, коротают время в ожидании поезда.

Чтобы как-то разрядить атмосферу, Ксан достал фотоаль­бомы и стал показывать снимки той, настоящей своей жиз­ни. Голос его потеплел, от прежнего равнодушия во взоре не осталось и следа.

Я не знал, что сказать и решил сменить тему.

—    А это кто?

На нескольких фотографиях красовался молодой здоро­вяк с роскошной шевелюрой. С какой-то девицей в обним­ку, за рулем спортивного «лотоса», с веселой компанией на фоне горного пейзажа.

Ксан вздохнул и пригладил редеющие волосы.

—    Здорово я изменился. И не узнать.

Смутившись, я ненатурально закашлялся. Каков болван!

—    Да ты не расстраивайся, — засмеялся Ксан. — Я был мо­ложе и выглядел по-другому.

На одной из фотографий он был запечатлен со сломанной ногой, тщательно упакованной в гипс. Опираясь на косты­ли, красовался на фоне гор в заломленной набок войлочной шапке «пакколи», которую носят все пуштуны.

—    Бандитская пуля? — Затертая шутка прозвучала неудач­но. Ксан поморщился, затем, поудобнее устроившись в крес­ле, приступил к рассказу.

Это было еще до уничтожения Всемирного торгового цен­тра и создания антитеррористической коалиции. На талибов никто не думал нападать, а американцы и европейцы демон­стрировали явное снисхождение к кандагарским властям и поддерживали с ними тесные связи. Считалось, что с муллой Омаром можно найти общий язык, и проблемы создает один Усама бен Ладен, пользовавшийся гостеприимством одногла­зого лидера Движения Талибан.

—Тогда мы, — говорил Ксан,—пытались выяснить каналы по­ставок оборудования и технологий в ядерный центр талибов в аф­ганской провинции Пактия, и Москва дала добро на взаимодей­ствие с ооновцами. Не стану забивать тебе голову разными деталя­ми. Короче, поступила информация, что пакистанцы собирают­ся передавать талибам оперативно-тактическую ракету «Хатф-1».Это лучшее из того, что они разработали. Дальность полета—око­ло ста километров, предельный вес боеголовки — полтонны.

Ксан заулыбался так, словно «Хатф-1» была его люби­мым ребенком.

— Мы предполагали, что передача будет осуществлена на авиабазе в Харане, во время праздника ракетных войск...

Приглашенные летели пассажирским «фоккером». Само­лет зафрахтовало министерство обороны, и в салоне рябило от фуражек с разноцветными околышами, кокард и мужествен­ных усов, не оставлявших сомнений в непобедимости паки­станской армии. Гражданских тоже было немало — в основ­ном, из министерств, научных институтов и дипкорпуса. Ино­странцам впервые открывали доступ в те места, где взрыва­ли пакистанские ядерные устройства. Это делалось для того,чтобы продемонстрировать транспарентность национальной ядерной программы, надежность системы контроля, а заодно поиграть мускулами, показать, кто хозяин в регионе.

Удручающе серьезный голландский советник Алан Босворт считал, что из этого ничего не выйдет. «Помяните мои слова, — говорил серолицый дипломат из страны промоз­глой сырости и тюльпанов, — американцы возьмутся за Аф­ганистан и паков не пожалеют». Кое-кто с этим охотно со­глашался, другие спорили, однако серьезности Алана не раз­делял никто. Полет проходил беззаботно. Дипломаты и ооновцы лихо осушали бутылки со спиртным, пакистанцы взи­рали на них со смешанным чувством зависти и осуждения. В мусульманской республике потребление алкоголя каралось тюремным заключением, и люди, отдававшие должное это­му пороку, на публике старались сдерживаться.

—Эй! Ксюша! — заорал жирный австралиец Терри Мак-мэн. В посольстве он числился консулом, а кроме того был штатным сотрудником австралийской секретной службы.Слыл забиякой, выпивохой и обожал сальности. Недолю­бливал Ксана и нарочно коверкал его имя на женский манер.

—Не ожидал тебя здесь увидеть, — пролаял Макмэн, пе­рекрывая своим басом гул моторов. — Думал, ты только тер­рористами занимаешься. Теперь тебе бомбу подавай?

—Это ты у нас многостаночник, — отшутился Ксан. — А я просто турист, — тут он примирительно улыбнулся. — Нам прислали приглашение, как и всем.

— Ну-ну, — буркнул Макмэн. — Не знал, что ты такой лю­бознательный.

«Фоккер» летел три часа. Миновав густонаселенные равни­ны Пенджаба, перевалил через Соляные горы. Затем углубился на территорию Северо-западной пограничной провинции: вни­зу проплывало плоскогорье Таба Кахар. Наконец самолет во­шел в воздушное пространство беднейшей пакистанской про­винции — Белуджистана. После Кветты, Ранжпаи и Нушки^[7] до­стиг запретной зоны — бессточной и засушливой области Харан,расположенной на северо-западе. С одной стороны, ее ограж­дали от внешнего мира горы Чагай, с другой — хребет Рас Кох.

В 1998 году ядерные взрывы прогремели сразу на двух по­лигонах: чагайском и харанском. Где-то между ними затеря­лась авиабаза, куда доставили экскурсантов. Поманив их за­претным плодом, пакистанцы по обыкновению сплутовали.Гостей не повезли ни в Чагай, ни в Харан (там-де небезопасная радиационная обстановка), ограничив их передвижение пре­делами базы. Выбор оказался невелик: бродить под сенью ги­гантских шатров, разглядывая многочисленные стенды и экс­понаты (схемы центрифужного обогащения урана, обломки скалы, в которой долбили шурф для закладки ядерного заря­да) или выходить наружу и любоваться ржаво-коричневыми тонами пустынного ландшафта. Солнце палило нещадно, «зе­ленка» практически отсутствовала, и контраст с Исламабадом,утопавшим в буйной растительности, был разительным.

Среди публики выделялся грузный афганец — Абдул Раззак, талибский генконсул в Пешаваре. Он не слезал со сту­ла, демонстративно подремывая. Его выдавали только руки— тонкие, цепкие пальцы терзали изумрудные четки, цара­пали полированные бусины.

Абдул Раззак выполнял не только консульские обязан­ности, представляя также секретную службу

истыкх барат.

В частности, он занимался поиском и ликвидацией афганских диссидентов, нашедших убежище в Северо-западной погра­ничной провинции. По сведениям Ксана, именно он должен был принять ракету от пакистанских военных.