Последнее, быть может, объяснялось моей нелюбовью к зиме, к холодным ветрам и осенним дождям, заунывно стучащим по мокрой земле. Я любил солнце, лето и теплое море. Я любил дурманящие ароматы и яркие краски и всегда стремился туда, где мог найти все это. И моей мечте никогда не удавалось убежать — я всегда догонял ее. Стоило небу над моей головой слегка потемнеть, стоило легкому ветерку взъерошить мои волосы, как мой самолет тотчас расправлял серебряные крылья и нес меня туда, где солнце, лето и теплое море. И не было на Земле пляжа, где моя нога не взрыхлила горячий песок. И не было моря, не омывшего теплыми волнами моего экзотического загара. И не было ресторана, на террасе которого я не сидел ароматной лунной ночью, сжимая в ладони бокал тонкого вина. И не было театра, в ложе которого я не появился, облаченный в элегантный смокинг. Не было ничего, что жизнь сокрыла бы от меня, считая, что именно этого я не заслужил.

Была лишь одна вещь, от которой мне хотелось избавиться. И это желание избавиться от одной вещи было единственной мечтой, которую я не мог осуществить ни за какие деньги.

То были мои странные сны, происхождение которых не поддавалось объяснению. Тем более, что сны эти были, на удивление, одинаковы и унылы.

Чаще всего мне снилось, что я еду в каком-то пыльном автобусе, вокруг меня люди с серьезными лицами, за окном мелькают чахлые деревья и поблекшие от сырости дома, угрюмое солнце слепо просвечивает сквозь лохматую химическую дымку, и в воздухе стойкий запах болезни. Потом мне снились длинные ряды железных контейнеров, из которых я доставал грязное черное одеяние, облачившись в него, шел куда-то, где вместе с серыми людьми монотонно трудился среди пыли и сырости, думая только о том, чтобы сон поскорее закончился. И не было ни пляжей у теплого моря, ни террас дорогих ресторанов, где так хорошо сидеть в лунном свете с бокалом тонкого вина. Была холодная река, несущая клочья желтоватой пены, и камни, перемешанные с окурками и смятыми пивными банками. Часто унылые дожди стучали по мокрой земле, и я не мог убежать от них, потому что в моих снах не было самолета с серебряными крыльями. Была только лопата, которой я ковырял черную землю вокруг покосившегося домишки, весь облепленный комарами и мошками. В своих снах я часто болел и, проснувшись, смутно припоминал о том, удивляясь, откуда все это приходит в спящее сознание. Откуда этот образ крохотной квартиры и старого скрипучего дивана в сознании, привыкшем к роскоши отелей, бухарским коврам и красному дереву? Откуда этот вкус подгоревшего картофеля на языке, привыкшем смаковать лучшие яства планеты? Откуда эта бледность на коже, привыкшей к загару экзотических стран?

У меня не было ответа на эти вопросы, и с каждым днем, просыпаясь, я ощущал себя все более уставшим. Моя мечта все-таки обхитрила меня, отыскав уязвимое место. Но я не мог сдаться так просто, и одна идея пришла мне на ум. Что если в одном из моих странных снов что-нибудь случится? Что если пыльный автобус перевернется и пламя охватит его? Что если холодная река раскроет свои воды и поглотит мою потустороннюю половину? Что если..? Ведь это всего только сон, а во сне люди не чувствуют боли. И я каждый день, прежде чем уснуть, стал давать себе установку, стал внушать, что сегодня должно наконец что-то случиться. И это продолжалось очень и очень долго. Однако ничего не случалось. Пыльный автобус все так же катился в мутном свете слепой звезды. Все так же клочья желтоватой пены плыли по холодной реке, и я постепенно догадался: что-нибудь случиться может, только если я сам, своей рукой занесу нож над судьбой.

И вот однажды мне привиделось, что я сижу на диване и держу в ладони блестящую бритву, задумчиво разглядывая запястье. Мне казалось, что целая вечность утекла вслед за желтоватой пеной, пока я сидел и пытался занести руку над судьбой.

А потом я проснулся, и грустное понимание пришло в сознание уставшего от снов: моя потусторонняя половина безвольна. Она малодушно цепляется за то, что считает жизнью, и никакая сила не победит страха перед решающим жестом.

Быть может, моя грустная половина боялась, что, лишившись пыльного автобуса и железных контейнеров, в которых хранится черное одеяние, она лишится и своих мечтаний. Мечтаний о загаре экзотических стран, террасах, залитых нежным светом луны, театрах, в ложе которых так приятно сидеть, облачившись в элегантный смокинг.

И еще мне подумалось о том, что с той же степенью, с какой я мечтаю забыть о чахлых деревьях и поблекших от старости домах, моя печальная болезненная половина мечтает о той минуте, когда, проснувшись, увидит за окном самолет с серебряными крыльями, который навсегда унесет ее туда, где солнце, лето и теплое море.

5.03.2004

Вот уже месяц как я не могу ходить. Температура. Первые три недели как-то можно было с этим мириться. За окном что-то белое, кажется, зима… И метет. Точно не помню. Неделю назад помнил, но сейчас… Голова болит… Зима, лето? Какая разница? Озноб одинаков. Колотит так, что зубы стучат. Смеркается… Белое темнеет. Скорей бы всё прекратилось. Врач обещал. Чёртов врач! Уже неделю обещает. Сколько можно? Впрочем, этой ночью обещал наверняка…

Ходят вокруг. Не терпится. Всегда был лишним! Ходите, ходите, никуда не денетесь. Вот и градусник. Сколько там. Сорок один и два! Прогнал. Обижаются. Дань памяти не дал отдать. Гады! Чтоб вам так же лежать и под себя ходить. Толи вчера, толи позавчера видел белое лицо за окном. Смотрело и вроде бы усмехалось. Орал дико. Сбежались, сволочи! Спать не дают. Врач обещал. Скоро выспитесь. Почему нельзя сразу? Как же больно… Где эти твари?

Таблетку! Таблетку дайте! Ненавижу… За окном воет. Смех какой- то послышался, а может, плач… Какая разница? Вчера хлынула кровь из носа. Лёд прикладывали. Бесполезно. Лежал и глотал. Принесли таз. Рвало собственной кровью. Никогда не видел столько. Какая-то муха летает вокруг лампы. Откуда мухи зимою? Как же холодно… Воспаление мозга… Где ж твоё обещание?.. Быть может, это она была? В больницу хотели положить. Не отвяжетесь! Сплошная кость. Неужто моя рука? Во рту сухо и колотит? Сорок один и два. Почему так колотит? Ещё и не жил. Совсем не жил. Впрочем, жил не жил, эта мразь не спрашивает. Помню лето. Лежал, на воду глядел. Думал, через год так же лягу, и ещё через год. Лёг. За окном воет. А я лёг. Глядел на воду. Во рту сухо. Рука не поднимается. Где эти сволочи? Всё-таки дотянул- ся! Я ещё не во всём зависим! Опять этот вкус железа. Только бы кровь не шла. И так не осталось. Где этот чёртов таз? Поздно… Прямо на пол. Ничего, подотрёте. А, вот и вы. Как смотрят… Опять это наваливается. Какие-то провалы. Однажды очнулся на полу. Сбежались с топотом. Наверное, думали — уже всё. Хотели ребёнка…. Получилось два. Как смотрит этот, которого хотели. Наваливается, наваливается… Кто это в комнате? Как же больно. Темнота вокруг. Опять белое лицо висит в темноте… Пить… Пить дайте… Вкус железа… Моей же кровью хотите напоить… сволочи! Пошли отсюда! плевал я на вас… И снова лицо… Не могу видеть. Одно лицо… В воздухе висит… И улыбка… Кто-то кричит. Да это я кричу… Откуда силы? Колотит от крика…

Что за пятно? Ночник на столе. Лекарства разные. Неужели еще не все? Лицо исчезло. Не могу рукой пошевелить, но теплее. Больше не колотит. За окном воздух совсем черный и что-то белеет. Пусто в комнате. Уснуть бы и чтоб совсем. Думают, не слышу, когда провалы. Место определили. Возле сестры… Как звали? Не помню ничего… Совсем маленькая была. Что там было?.. Осень была, но тепло… Еще дерево росло и трава. И лицо веселое, помню на плите.

Помню, в мяч играли… Смеялась… А на платье кубики цветные. Интересно, как меня понесут? За окном воет и земля твёрдая. Потом домой пойдут, а я не пойду. Будем рядом лежать под деревом. Вспоминать, как в мяч играли. А может, и не будет ничего, как за окном — воздух чёрный и что-то воет… Хотели какого-то из церкви позвать… Прогнал… Ругался, кажется… Обиделись жутко. Сам всё узнаю… Есть так есть — нет так нет…