* * * Я к вам вбегу не с тостами смиренными, А чтоб успеть, схватить, ударить жестко И выбить бритву из руки подростка, Дрожащую над голубыми венами. За чье благополучие расплата? Кто, кто в тебе не понял ни рожна? Прости меня. Не я ли виновата, Что стала жизнь твоя тебе страшна? Дай мне последний шанс. Без укоризн Я докажу, как мысль твоя жестока. Дороже этой жизни только жизнь, Которая в тебе молчит до срока. Дети на даче
Кроватки застелены так аккуратно, Послушные куклы уселись на стол… В квартире, прилизанной неоднократно, Давно не царил озорной произвол. Я поздно встаю. Я по-разному кофе Варю, проверяя рецепты подруг. Ликер достаю в керамическом штофе. Мешаю, терпя холодильника звук, Протяжный, сверлящий… Откуда он взялся? Мой слух не припомнит подобных помех. И кран не гудел, когда здесь раздавался То жалобный плач, то отчаянный смех. Садимся. Наш завтрак изысканно-скромен. И в комнате можно чуть-чуть покурить. Привычны слова до привычных оскомин. Молчим, слава Богу. О чем говорить? В метро. На работу. С работы трамваем. Почти не решая, плетемся в кино. Зевая, афишу в дожде созерцаем. Ну что там поближе? Пошли… Все равно. * * * Д. По зорким стеклам хлещет мутный ливень, И крестик твой мне падает на грудь. Ты в это утро нежно-агрессивен, И нам в потоке пенном не свернуть. А, растворясь друг в друге, плыть бездонно, До первых судорог, глаза в глаза, До стука в дверь, до визга телефона, Когда скрипят, как зубы, тормоза… * * * Н. Она впорхнет в твой кабинет с бумагой, Наклонит кудри, оголяя грудь, Мизинчиком прочерчивая путь Для подписи. Два взгляда мутной брагой… Я – третий лишний здесь. Так, дочь-подростка Не видя, молодые мать с отцом… Мешать любимым – вот судьбы излом! И дочь дерзит, вредит, замыслив жестко: Начать курить, уйти из дома – в слякоть, Стать настоящим парнем, пить вино… Так далеко все это и смешно. И вновь – решенья нет. Любить и плакать… * * * Нынче в кассе билетов навалом: Кто же из дому едет зимой? Оглушенная гулким вокзалом, Я прошу: «Два билета… Домой…» Но опять – удивленно, устало Смотришь ты на меня и кругом: То ли вновь я тебя не узнала, То ль забыла опять, где мой дом… Обида Звонят, приходят гости невпопад, Плывут с плиты горелые туманы, Врет телевизор, ухают диваны. В квартире шум. Но люди в ней – молчат. Сидят за чаем утром вчетвером, Выходят чинно в гости, на прогулку. А после каждый, как браслет в шкатулку, Свою обиду возвращает в дом. И с каждым годом, кажется, наглей Она во все дела суется лично: Мелка, бесцеремонна и привычна… А может, все и держится на ней? * * * В ночь из Москвы – оторвемся, ни с кем не простясь, Остро, азартно, легко, как два ловких любовника. Сто километров асфальта — и нежить, и грязь, Мара проселков, торфянок, брусники, шиповника. В яме машину утопим и выползем в рожь Длить сколько можно эту хмельную затяжку. Пальцы на ощупь находишь, целуешь и мнешь, Хриплые всхлипы в мою зарывая рубашку. Только бы встать, плач кикимор и сов одолев, Только б дойти до деревни, там банька согрета. В мятном, парном, можжевеловом — бронзовый лев — Схватишь, уймешь, заласкаешь до слез, до рассвета… * * * Словно необратимый процесс Грезы – тайной, ночной, крамольной, — Ах, какой мне явился лес, Целомудренный, белоствольный! Липким дегтем лицо хлестал, Сыпал в косы жуков, как школьник, Что в черемухе мне шептал Пьяный вор, соловей-разбойник! …Как от хмеля, очнусь в избе, Хлопоча пред свекровью хмурой. Что-то помню сама в себе, Улыбаюсь счастливой дурой. * * * Сонное ульев смиренных тепло, Ворох грибной утомительной лени… Пламя листвы облизало колени, Плечи куснуло, гортань обожгло. Знаешь, мой буйнопомешанный лес В год переврал адреса, интерьеры, Гнезда рассыпал, обрушил пещеры, Выселил белок. И ежик исчез. Сжег муравейники, змей без числа, Сосны ржавеют, и вымерзли птицы, Стадо кабанье разрыло грибницы, Плесень в оврагах гнилых расцвела. Вот – за веселие в доме чужом, — Вот как он мстил мне, грозя то и дело: Если не хочешь – гори все огнем, Если не любишь – гори! И – горело… |
