В груди у Нины екнуло что-то, вдруг захотелось взять малыша на руки. Она даже пошла ему навстречу. Но… перед глазами вдруг помутилось, в голове словно щелкнуло. Она увидела очертания ТОГО подвала, услышала голоса: «Берите ее, парни, она ваша». «Шлюха! Шлюха!» И снова: «Хороша сучка!» Потом плач упавшего ребенка – и потеряла сознание.

Пришла в себя и, не слушая причитавшую около нее мать, собралась и тут же уехала.

В следующий раз появилась дома года через три, на похоронах отца.

Вовке тогда пять лет было. Выпила, интересно стало, знает он, что она его мать. Спросила даже, любит он ее или нет. А он смотрит так непонимающе. Да на бабку оглядывается.

А теперь вот, оказывается, придется взять его к себе. Зачем, дура, согласилась. Да мать, как с ножом к горлу, «прокляну да прокляну». Нашла чем пугать… Да делать нечего, пацану все равно в школу надо.

В августе Мария Гавриловна привезла Вовчика к Нине. Та встретила его настороженно, даже не улыбнулась. Показала: для сна – диван, для уроков – общий стол, вещички – на полку в шкаф. Вроде и все.

Вовка осматривается, все ему любопытно, весь под новыми впечатлениями. Город, после их маленькой деревни и райцентра, в котором бывал несколько раз, показался большим, шумным. Столько машин сразу Вовка и не видел никогда.

А эта тетя Нина смотрит на него как-то недобро. Ему совсем не хочется здесь оставаться. Но он дал слово маме.

Остался.

А Мария Гавриловна шла по улице на остановку автобуса, чтобы ехать домой, в деревню, и слезы бежали по ее лицу. Шла и ревела, даже люди оглядывались. Жалко было Вовчика так, что сердце вот-вот остановится.

Видела: Нинка не рада сыну, словно стеной отгородилась, холодная, чужая совсем. Как-то Вовчику будет с ней? Ласки от нее вряд ли дождешься, так хоть бы не обижала мальчика.

Не помнит, как до дому добралась. Переступила порог и рухнула – сердце. Хорошо, соседка следом зашла – узнать, как съездила в город. Тут же скорую, те – привели в чувство и – в больницу. Провалялась почти месяц, душой болея за Вовчика. Ведь обещала через неделю приехать, проведать, а сама…

Как выписали – сразу к Нине. Вовчик-то рад, на шею кинулся, обнимает, спрашивает, отчего так долго не приезжала, ведь обещала. А как узнал, что болела, с укором, исподлобья на Нину глянул: почему не сказала, почему в больницу к маме не ездили. Та только плечами повела, хватает, мол, мне и без того забот. Вот еще ты на мою голову свалился…

Марии Гавриловне сразу же захотелось забрать Вовчика домой, а там – будь что будет… Но одернула себя: а как же школа? Неучем останется, что ли? Да и Вова сказал, когда мать вышла из комнаты:

– Мама, ты не плачь, а то снова сердце заболит. Мне тут… хорошо, – пересилил себя. – Я с ребятами подружился во дворе. И учительница в школе добрая.

Вот так и стал Вовчик жить с матерью. Худо ли бедно – потихоньку привыкли друг к другу, притерлись. Вовчик старался не причинять беспокойства тете Нине, старательно учился, уроки делал на продленке. Нина какой-то особой заботой о сыне себя не утруждала. Сама питалась в фабричной столовой, Вовка ел в школе. А на завтрак и ужин обычно бывали бутерброды с дешевой соевой колбасой.

Но Вовка не жаловался. Чего ему недоставало, так это общения, но с тетей Ниной не поговоришь, отмахивалась от него как от назойливой мухи. Или взглядывала с такой холодностью, что Вовка умолкал, напуганный этим недобрым взглядом.

Зато мама слушала рассказы Вовчика о школе, друзьях, удивляясь и ахая, смеясь, радуясь его успехам. Она теперь жила от приезда до приезда Вовчика. Ждала, наготавливала ему его любимых кушаний. Словом, был он светом в окошке в череде долгих ее одиноких дней.

В первый раз Вовчик приехал к ней сам, в неурочный час, когда девять исполнилось. Он был испуган, в слезах:

– Мама, за что она меня? Ребята на улице дразнят меня… подкидышем, что нет у меня папки. Я и спросил у тети Нины… – осекся, – у мамы, кто мой папа. Она очень рассердилась и сказала, что я… ублюдок, – произнес он через силу, – и замахнулась на меня, ударить хотела. А я убежал. Мама, за что она меня?

Мария Гавриловна, конечно, возмутилась: как можно такое сказать своему ребенку только за то, что мальчишка захотел узнать об отце.

Поговорила после той истории с Нинкой серьезно, отругала. Та, набычившись, слушала, а в ответ одно: ты ничего не знаешь, ничего не знаешь…

Так и не поняла Мария Гавриловна, о чем это она не знает. Может, чего и не знает, конечно, но, что так с ребенком обращаться нельзя, – знает точно. Так и сказала.

Потом эти внезапные появления Вовчика стали повторяться периодически, по разным поводам, и Мария Гавриловна теперь ложилась спать в тревоге, прислушиваясь, невольно ожидая стука в дверь.

Такого, как этой ночью.

Нет, терпения не осталось, сколько же она еще будет обижать пацана?! Ведь до чего дошло? Вовчик, раньше такой жизнерадостный, замыкаться стал в себе, всё думает о чем-то своем, думает, как старичок какой… И мысли, по всему видать, невеселые, ой невеселые…

Всё, пора поставить уже точку, сказать ей, какая она есть никудышная, без сердца и совести, мать, да и забрать Вовчика домой. Лучше в райцентре будет учиться, а жить в тамошнем интернате. Всё поближе к дому.

Решено – сделано.

На следующий день поехала Мария Гавриловна с Вовчиком в город. Нинка оказалась дома, на работу – во вторую смену. Ни «здрасьте», ни «проходите», только сквозь зубы: «Явился!»

Бабушка отправила Вовку погулять: «Ступай, сынок, нам поговорить надо, не для твоих это ушей». Закрыла за ним дверь.

– Нина, вот разъясни мне, может, я, старая глупая женщина, чего не понимаю? За что ты не любишь сына? Что он сделал тебе такого, что ты его обижаешь, руку на него поднимаешь? Я-то ведь знаю, Вовка – золотой ребенок. Не проказник, не лентяй. Шустрый, как и все дети, – так это разве ж беда? Ты вот росла без забот, – Нина хотела что-то возразить. – Нет, ты послушай мать! Все что ты ни просила, покупали. По дому помочь – не допроситься было принцессу. Отец любил тебя, баловал без меры, вот и выросла в эгоистку, ни о ком, кроме себя не думала никогда.

Нина закурила, чего никогда раньше при матери не делала.

Помолчала.

– Любил, говоришь, баловал? – спросила вдруг. – Может, и баловал. Но не любил, если предал, не поверил мне… Я никогда не прощу ему этого.

Мать непонимающе смотрела на дочь: к чему она клонит.

– Помнишь, когда я… забеременела…

Еще бы она не помнила. Чуть тогда с ума не сошла, девке 17, школу еще не закончила, и вдруг брюхатая. Вот стыдоба-то!

– Тогда отец и слушать не стал, почему да от кого. Сделал свой вывод: шалава!

Нина, не докурив сигареты, затушила ее. Машинально взяла другую, но не закурила. Повертела в руках, потом, словно вспомнив что-то, смяла ее так, что табак просыпался на стол.

– А ведь я была девочкой до… ну, до того случая…

Мать слушала молча, не перебивая.

– Помнишь Славку Андреева? Сына Елизаветы Петровны, завуча.

Да, конечно, Мария Гавриловна помнила этого парня. Симпатичный такой, на какого-то артиста похож. Думала еще, вот погибель девичья, скольких дурочек перепортит. Потом его вроде в пьяной драке убили. Жалко было парня, а еще больше – его мать.

– Я любила его. Мне так казалось тогда. Да все девчонки в школе влюблены были в него. А он – меня выбрал. Меня! Я же думала, что и он меня любит. Мечтала, что когда вернется из армии, поженимся. И до себя не допускала, для него же себя и берегла.

Мать слушала Нину, затаив дыхание.

– Дура, какая же я была наивная дура! – Нина произнесла это жестко, словно не про себя говорила. – Нашла для кого беречь невинность! Отблагодарил за преданность, нечего сказать…

Мария Гавриловна начала догадываться, о чем это дочь, но боялась поверить.

– Да, да… именно Андреев да еще два его дружка тогда меня… в подвале… А Славка потом еще и пригрозил: мол, расскажу если кому, они и с Танькой то же сделают…