После того, как Линтас всех поубивал, выяснилось, что он создал тоталитарную страну.

А что было делать? Народ, только что сбросивший с трона царя, просто не потерпел бы другого. Линтас хотел быть, как Нилен, но на него не потянул; пришлось стать коммунистическим царём. Это вождь обязан быть гениальным, а царь имеет право быть полуумным, полуобразованным, полукультурным получеловеком. И вообще кто сказал, что рабоче-крестьянское государство лучше тоталитарного? В принципе, царская Лимония была неплохая, только с крупным изъяном – в ней отсутствовал коммунизм. Стоило свергнуть Ликойана II, чтобы его место занял Линтас, потому что дворянско-буржуазный царь не хотел коммунизма, а коммунистический царь – очень хочет. Он ведь не для себя старается, у него всё есть, хотя ему ничего не надо; он старается для счастья лимонного пролетариата. А пролетариат сопротивляется счастью, и ни он один; он, видите ли, хочет управлять страной вместе с крестьянами – так его учил Нилен. А разве Линтас против? Пусть управляет, во всём соглашаясь с Линтасом. Разве не этого хотел бывший вождь Нилен? Именно этого, только Линтаса не учёл – и в этом была его ошибка. А Линтас себя учёл, он готов признать, что в коммунизме Нилен разбирался лучше его; зато он лучше разбирается в жизни. Спасаясь от тюрем и ссылок, Нилен много лет прожил за границей, а Линтас, когда не сидел, всё время вращался в гуще народных масс. Кто лучше его может знать, что этим негодяям и мерзавцам нужно для счастья? Чтобы осчастливить, приходится их много обманывать. Но тут уж ничего не поделаешь, сами напросились. Не могут забыть своего Нилена – приходится выдавать себя за его преемника; желают управлять государством – приходится делать вид, что это они управляют под его мудрым руководством; хотят жить в могучей стране – а он и сам не прочь; все, как один, ударились в просвещение – ему тоже не мешает подучиться; мечтают о бесплатной жизни – и он мечтает, разве он не коммунист? Разве он злодей какой-нибудь? Разве он не хочет процветания для своей собственной страны и своего собственного народа? Ну, конечно, хочет, только не для всего. Всего народа слишком много; непонятно, как Нилен с ним управлялся? Ведь на всех не хватит процветания! На половину должно хватить, на ту самую, которая верит в коммунистического царя, принимая его за вождя, или делает вид, чтобы не попасть во вторую половину. Вторая половина не достойна коммунистического процветания, пусть посидит в тюрьмах и поработает в лагерях; а если не любит коммунизм и не хочет на него работать – то можно и в расход пустить. Так даже лучше. Меньше народа – больше добра и меньше риска. Как Нилен его не боялся?

Все боятся, и Линтас тоже, как любой опытный руководитель. Только народ этого не знает, он не должен знать лишнее. А «лишнего» было очень много. Армия пропагандистов работала в поте лица, чтобы скрыть лишнее за горами непроходимой лжи. Чего только не напридумали! Разнообразные социализмы, контрасты капитализма, единство ниленизма-линтасизма… Особенно тяжело пришлось с врагами народа – тут нужен был глаз да глаз. Грань между героями и врагами практически стёрлась. Прозеваешь тот момент, когда герой стал врагом, а враг – героем, – и сам окажешься среди врагов – в тюрьмах, лагерях или на том свете.

Прожорливая революция питается людьми – это давно известно, но знание не останавливает людей, которым она нужна. В 17-ом году революция была нужна пролетариату. Он предпочитал кормить её своими врагами, но и сам частенько попадал в её пасть. Что думал пролетариат о насилии? В общем-то его никто не спрашивал. Да он и не смог бы внятно ответить на этот философский вопрос, потому что в 17-ом году он был поголовно неграмотным. За него отвечала интеллигенция – а она за всех отвечает, потому что постоянно суёт свой нос туда, куда её не просят. Не вся, только самая интеллигентная. В те годы она отвечала чуть ли не за всю Луну, так как вся планета погрязла в насилии. Перед революциями была мировая война, которая приучила людей к насилию. Оказывается, нас можно приучить к убийствам – и это очень страшно и опасно. Два изумительных лунных писателя не на шутку испугались за человечество. Один из них – водяной писатель Рийгокь, другой – цинафрийский писатель Лалнор, – которые не могли молчать. Они доверились друг другу, излили на бумагу свои опасения, гнев, предвидение; однако их предостережения прозвучали, как глас вопиющего в пустыне. Нет, пролетариат относился к Рийгокю очень хорошо, как к родному, пролетарскому писателю, но прислушивался только к Нилену и к самому себе. Благодаря революции, он возвысился над собой, воспарил к высокой мечте и под руководством Нилена начал по-своему обустраивать своё государство. И здесь он готов был жертвовать собой – лишь бы получилось, он был счастлив сознанием своей великой миссии. Нилена убили – пролетариат сжал зубы и достойно пережил трагедию. Линтас заверил пролетариат, что сумеет заменить вождя; но коварный зиргун всех обманул, даже самого себя. Он жаждал власти над народом, которого боялся, как огня, и в безумном страхе косил его, как сорную траву. Обманутый и обескровленный, неиссякаемый пролетариат продолжал строить социализм. Так что же всё-таки получилось? Очень просто: у Линтаса – тоталитаризм, а у пролетариата – социализм. Мировая буржуазия, по понятным причинам ненавидевшая Линтаса, пролетариат и социализм вместе взятых, не вдаваясь в подробности, назвала этот строй коммунизмом. Но до коммунизма было ещё далеко. Лимонный народ, образовываясь и развиваясь, растил человека, который должен был отделить зёрна от плевел, а социализм – от тоталитаризма. Вместе с народом образовалась и развивалась великая страна, очень быстро превращавшаяся в супердержаву. Когда в былые времена Лимония была великой супердержавой? Да никогда.

В общем и целом она не жаловалась на отсталость; как и все, двигалась вперёд; кое в чём опережала варварскую Певору, пока на неё не напали артато-гноломы. Они предварительно захватили полмира – и выдохлись в большой Лимонии, с её пресловутыми плохими дорогами и героическим сопротивлением. Дальше в Певору артато-гноломы не пошли, а из Лимонии пили соки два столетия. Пока Лимония зализывала раны, Певора успешно развивалась. Ей стало скучно одной, и любопытство завело её на край Луны, где оказалась Акимера. Как и подобает варварам, певорейцы извели львиную долю аборигенов, а их богатства присвоили себе. Добра оказалось очень много; хватило и тем, кто остался в Акимере, и тем, кто вернулся на родину. Разбогатевшая Певора ускорила своё развитие, Лимония от неё явно отстала. Но лимонцы не собирались мириться со своим положением, они стали искать выход. Резкий скачок удалось совершить Каменному царю. Так его прозвали, вероятно, за то, что он создал себе памятник из камня – новую столицу Лимонии Каменногорск. Каменный царь просто заставил Певору поделиться с Лимонией певорейским развитием. Бывшие варвары, превратившиеся в просвещённых певорейцев, не пожалели для отсталой страны своего образа жизни, тем более что водяной царь ничего не имел против.

Хорошо это или плохо? И хорошо, и плохо. Было бы идеально, если бы удалось найти золотую середину, но никто не знает, где её искать. Откровенно говоря, это не первый и не последний случай в истории человечества. Зачастую вместе с прогрессом отсталые народы перенимают у передовых их образ жизни и мыслей. Хотя известны и другие случаи. Это было очень давно. Тогда люди тоже воевали, потому что они всегда воевали, грозясь уничтожить друг друга, то есть самих себя. Древний Мри воевал с Древней Циергей – с переменным успехом. В глазах Циерги Мри был варварским государством. В конце концов варвары одержали победу над цивилизацией, взяли её себе и стали цивилизованными. Циергиских богов они переделали в мриских, а некоторым даже изменили пол, чтобы их никто не узнал. Другими словами, Древний Мри подмял под себя чужую цивилизацию, и получилась циергиская цивилизация с мриским человеческим лицом. Через несколько тысячелетий выяснилось, что оба государства были великими и у них есть чему поучиться потомкам. Таким образом, потомкам пришлось изучать одного и того же бога два раза, так как он приобрёл двойную национальность. Но это, скорее, исключение из правил. История привыкла к двум альтернативам: или прогресс приспосабливает к себе отсталость, или отсталость уничтожает прогресс.