Но главное, что заставляет меня считать «философский» мотив неоконченным, а документальную историю недочитанной, – так это сам же этот сборник документов. Широко известны, например, смелые, идейные показания Н. А. Бердяева перед высылкой, рассказ о его дискуссии с Дзержинским в стенах ВЧК и т. п. В этой новой книге – ряд иных показаний, иных героев высылки. И вот что следует из их почти единодушного хора. Все они – лоялисты, страдают от акта высылки, не хотели бы порывать корней с пореволюционной Россией, несмотря ни на какой террор, видели бы для себя возможности дальнейшей работы при идеократической диктатуре и т. п. Можно, конечно, учесть, что террор и тоталитаризм 1930-х были впереди, но ведь казни, бессудные расстрелы и повешения периода Гражданской войны, цензура, концентрационные лагеря и ссылки – уже были! Значит ли это, что жертвы «философского парохода» не считали их дозу критичной?

Н. В. Савич. После исхода: Парижский дневник. 1921–1923 / Публ. Н. Н. Рутч-Рутченко, В. Ж. Цветков. М., 2008. 568 с. Тираж 2000 экз.

Качественная, достойная работа, делающая честь издательству «Русский Путь». Автор дневника – «белый» политик, член существовавших под разными названиями правительств глав белой государственности на Юге России А. И. Деникина и П. Н. Врангеля. Сегодня такая литература, при всей ее драгоценности, количественно измеряется десятками, если не сотнями томов, что уже выводит ее за рамки непросвещенного чтения – в поле чтения более квалифицированного, способного сличить и сопоставить. Профессиональное же чтение утомлено ставшими уже привычными острыми столкновениями образов и миров: между текущей архивной перепиской или дневниками участников и наблюдателей событий – и их же позднейшими мемуарами, между активным переживанием актуальной истории как собственной живой судьбы – и переживанием прошлого и своей судьбы как музейного «урока».

Но в профессиональном чтении это качественное накопление «исторической плоти» складывает из фрагментов много значимых «открытий-для-себя». Годами они складываются из деталей и один импульс обнаруживает их большую логику. Вот и отсюда последний камень в постройку завершает очевидность: и сам Н. В. Савич, и хорошо известные науке идейные деятели эпохи Временного правительства и Гражданской войны (а потом и эмигрантской идейно-политической сцены) П. Н. Милюков, А. В. Карташев, В. В. Зеньковский, С. Ф. Ольденбург (отец), В. В. Вернадский (отец), П. Б. Струве, М. В. Бернацкий, Г. В. Вернадский (сын), П. Н. Савицкий, П. И. Новгородцев, С. С. Ольденбург (сын), К. Н. Соколов, Н. В. Устрялов, Ю. В. Ключников, А. Д. Билимович, М. М. Винавер и многие другие – не просто политики-публицисты, а и дюжие чиновники и уполномоченные Временного, белых централизованных, локальных и национальных правительств. Их руки – не были в перчатках, но их внутренний моральный закон никогда не исчезал, и их опыт государственной Realpolitik, не вытоптавший ни моральный закон, ни пафос белой борьбы, тем не менее никого из них не заставил капитулировать перед государственным бременем. Может быть, кто-то из них капитулировал перед большевиками (в которых им открылся «дух государства»), но лишь после открытой, не просто общественной и политической, а самой лапидарной государственной же борьбы. В этом их отличие от пассажиров «философского парохода».

Валерий Брюсов. Мировое состязание. Политические комментарии. 1902–1924 / Сост. В. Э. Молодякова. М., 2003. 224 c. Тираж 1000 экз.

«От Гонолулу до Москвы объял ты мир орлиным взором», – так превознес политическую мысль Брюсова его поклонник, третьеразрядный поэт А. Тиняков (Одинокий) (цитирую по памяти). Поэтому стоит поблагодарить В. Э. Молодякова за труд – теперь мы можем самостоятельно и обоснованно оценить орлиный взор Брюсова, имевшего необъяснимую смелость выступать с политическими и общественными комментариями (включая стихотворные). Все они – абсолютно невпопад, не по делу, без тени элементарных знаний, даже банальных, не представляющие никакой исторической или интеллектуальной ценности. Видя теперь это, острей понимаешь, насколько безвкусным и пошлым (хотя и бюрократически верным) было его предсмертное вступление в правящую террором коммунистическую партию.

И. В. Быстрова. Советский военно-промышленный комплекс: проблемы становления и развития (1930–1980-е годы). М.: ИРИ РАН, 2006. 704 c. Тираж 500 экз.

Объемный труд с длинным оглавлением читается довольно легко и с толком. Секрет этого видится мне в том, что автор – академический историк – от души эксплуатирует ординарную по сути практику сужения своей задачи и последовательного отсечения всего, что хоть на йоту отклоняется от ее узкой мишени. Это не плохо, но требует от исполнителя виртуознейшего мастерства, как от любого композитора и исполнителя, рискующих творить в традициях минимализма. Без искусства такой минимализм легко же превращается в примитив.

Итак, проблема создания советского ВПК – это проблема, в первую очередь, подготовки СССР ко Второй мировой войне и участия в послевоенной гонке вооружений. В первой части книги И. В. Быстрова решила не вникать в разветвленную проблематику сталинской мобилизационной экономики и милитаризации как ее производной, успокаивая читателя отсылками к трудам коллег, и сосредоточилась на частной, прикладной теме «военной промышленности», «мобилизационных планов» (т. е. милитаризации) для промышленности гражданской, попыткам межведомственной координации всего этого хозяйства. Из ее исследования следует, что, несмотря на форменный мобилизационный аврал, начавшийся после 1 сентября 1939 года, традиционными советскими бюрократическими способами адекватно милитаризовать экономику не удалось, эта задача уже после 22 июня 1941 упала на совершенно чрезвычайный орган управления Государственный комитет обороны, а «мобилизационные планы» и их эвакуационные проекты пошли прахом.

Интересно в этом контексте звучит свидетельство И. В. Быстровой о том, что, несмотря на излюбленные в историографии сталинизма события «военной тревоги» 1926–1927 годов, когда СССР начал со дня на день ожидать нападения Англии, Польши и окончательной утраты влияния в Китае, когда в стране разбушевалась алармистская истерия, а руководству стало очевидно, что полноценной Красной Армии нет и к войне СССР не готов, одним словом, что даже эти события, считающиеся главным историческим импульсом к тотальной мобилизации страны, индустриализации, коллективизации и террору, – никак не отразились на реальном строительстве военной промышленности. То есть получается, что вслед за «военной тревогой» и сопутствовавшей ей истерикой, в течение 10 лет советское руководство не могло обеспечить качественного рывка в подготовке к войне. Трудно сказать, так ли это: во всяком случае, действительно бюрократические схемы мобилизации менялись одна за другой, а строительство изолированной, «кадровой» военной промышленности отступало перед приоритетами общеэкономической мобилизации. Так же трудно пока понять: что же больше всего позволило экономически выстоять в войне – военная промышленность или тотальная мобилизация.

Некоторый косвенный намек на то, что секрет был не в «кадровости», а в «тотальности», дает изобильно представленная автором статистика технических и ресурсных поставок союзников СССР (Англии и США) в 1941–1945 годах (в том числе по ленд-лизу). Кроме широко известных данных о том, что от союзников СССР получил (относительно собственного производства) – 15% самолетов, 12% танков, 22% судов, И. В. Быстрова сообщает данные о том, что на каждые юо% поступивших из советской промышленности в народное хозяйство (то есть на две трети – на фронт) СССР было: 37% авиационного бензина, 66% кадмия, 37% металлорежущих станков, 81% молибденового концентрата, 46% сахара, 90% вагонов, почти 100% паровозов – от союзников. Примечательно, что именно многие из перечисляемых Быстровой групп дефицитных товаров, поставивших в годы войны СССР в прямую и жесткую зависимость от поставок союзников, стали приоритетными заданиями для экономики НКВД.