– Я что-то не пойму, что ты проповедуешь, – классовый мир, блин?!

– А хотя бы он и классовый мир проповедовал, – тебе-то что?

– А то, что мой дед у Буденного воевал!

– Лучше бы твой дед хлебушком занимался. Потому что в результате сотрудничества сословий возникает «шведский вариант», а в результате классовых распрей – одни ботинки на четверых! Помню, мужики, в детстве у нас с братьями были одни ботинки на четверых...

– Нет, блин, ты говори прямо: да здравствует эксплуатация труда капиталом, – так?!

Одним словом, проводы затянулись, и Володя Клейменов наутро не спавши явился в порт.

Отсутствовал он ровно три месяца, за это время где только не побывал, переболел гонконгским гриппом, спас второго помощника, вывалившегося за борт, в Куала-Лумпуре посетил публичный дом, в Малаккском проливе наблюдал пиратское судно, правда, издалека, и вот приходит он из порта домой с плетеным чемоданчиком, купленным в Макао, открывает дверь своей комнаты и видит: водка опять же течет рекой.

– Бесконечно правы были славянофилы, когда говорили, что русский человек по природе социалист. Только он, собака, в каком смысле социалист: в том смысле, что у него скромные потребности, ему не нужно, чтобы было хорошо, поскольку это вообще хлопотно, ему нужно, чтобы только сносно, – и в этом мы видим залог победы Великого Октября!

– В этом-то вся и загвоздка, блин! Всем хорошо быть не может, всем может быть только сносно, а это уже не так тревожит классовое чутье...

Наконец Володю Клейменова заметили, один из приятелей посмотрел на мореплавателя и сказал:

– А, это ты...

Володя обиделся, но смолчал.

Вот что представляет собой поселок городского типа со странным названием Стеклодув: пустыри, заросшие лебедой и усеянные останками каких-то металлоконструкций, между ними четыре улицы, которые под разными углами сходятся к двухэтажному зданию поселкового совета, выстроенному из силикатного кирпича, перед ним клумба с бюстом вождя, покрашенным серебрянкой, чуть правее – вечно закрытый пивной ларек; дома тут строят из бруса и обшивают вагонкой, кроют их шифером, который скоро берется мохом, а из печных труб на другой год начинают расти кусты; улицы в поселке почему-то широкие, как проспекты, только, разумеется, немощеные, отчего в сухое время года над ними курится черноземная пыль, точно земля горит, а в ненастное время года, как говорится: «Ни конному проехать, ни пешему пройти».

Скука тут страшенная, поскольку в поселковом Доме культуры два года тому назад обвалился потолок, ну разве что случится пьяная драка между шабашниками и огольцами со стеклофабрики, которая обсуждается после на все лады, или в очередной раз повыбивают все стекла в филиале ливенского механического техникума, или в магазин завезут какой-нибудь экзотический товар, вроде специальных машинок для бритья ног, или ненароком кто-нибудь угорит. Единственная поселковая достопримечательность – Витя Самоходов, которого все держат за здешнего дурачка.

На самом деле Виктор Андреевич Самоходов человек дельный, изобретательный, неравнодушный, только в Стеклодуве ему как-то тесно, – просто рвется душа, и все... Со скуки он выучил эсперанто и в ознаменование этого дела воздвиг у себя на задах памятник Заменгофу, поставил на крыше ветряк, вырабатывающий электричество, акклиматизировал хлебное дерево и держал в сарайчике муравьеда, на которого водили смотреть детей. Жена говорила ему «вы» и стояла за его стулом, пока он ел.

Наконец Самоходов надумал построить в поселке свое метро. У этой затеи была занятная предыстория: еще до четвертого повышения цен на водку Виктор Андреевич подал в поселковый совет проект о преобразовании филиала ливенского механического техникума в политехнический институт; местная администрация, разумеется, этот дерзкий проект отвергла, и между сторонами возникла распря, которая с течением времени переросла в устоявшуюся вражду; так как Самоходов чуть ли не ежедневно ходил в поссовет скандалить, он как-то себе сказал: «Чем каждый день протирать подошвы, лучше я построю себе метро».

Сначала Самоходов решил рыть тоннель от дома до поссовета, но потом в нем заговорила общественная жилка и он положил протянуть линию через весь поселок, от стеклофабрики до конторы «Заготзерно». Поскольку Виктор Андреевич был человеком дела, он в самое короткое время подготовил необходимые расчеты и чертежи, произвел пробное бурение недр и под Октябрьские праздники семьдесят шестого года принялся строить свое метро. Конечно, о щите не могло быть и речи, поэтому проходка велась сравнительно дедовским методом: кирка, лопата, тачка для откатки, лесной крепеж.

Едва ли не в тот же день, когда Самоходов впервые воткнул штыковую лопату в землю, председатель поссовета Воробьев вызвал к себе милиционера Пяткина и сказал:

– Слушай, лейтенант, как бы нам этого психического обуздать?

Лейтенант Пяткин с детства побаивался Самоходова и поэтому сразу не нашелся, что бы ему сказать.

– Это до чего озорной народ! – продолжал тем временем Воробьев. – Ежели его своевременно не прижать, то он самосильно космический корабль построит и улетит! Или пророет подземный ход до норвежской границы! Или научится гнать из воздуха самогон!

– Я думаю, тут надо действовать хитростью, – сказал, призадумавшись, лейтенант. – Посадить его нельзя, так как состав преступления не просматривается, привлечь к административной ответственности тоже нельзя, потому что он нас по судам затаскает, но можно, например, командировать его в область на предмет преобразования техникума в институт.

– Ну и что дальше?

– А ничего. Просто назад он больше не вернется, когда почует такой простор. Там у него будет и Норвегия, и космос, и самогон.

Как в воду глядел лейтенант Пяткин, хотя его прогноз исполнился не вполне.

Тем временем Самоходов копал тоннель: изо дня в день, по восемь часов в сутки, опираясь на метод – кирка, лопата, тачка для откатки, лесной крепеж. Таким манером он занимался метро полгода, пока не сдал. Сдал же он вот по какой причине: ушла от него жена; какое-то время она терпела у себя на усадьбе строительство метрополитена, но потом не сдюжила и ушла.

– Все! не могу больше, Виктор Андреевич, – сказала она прощаясь. – Я вас три года прошу как человека починить стульчак в уборной, а вы строите то электростанцию, то метро!

Не то чтобы Самоходов обеими руками держался за свою жену, и даже она ему надоела своими упоминаниями о сломанном стульчаке, но такое неожиданное предательство уложило его в постель: он не ел, не пил, смотрел в потолок, думал о женском коварстве и горестях вообще. Подняла его только повестка из поссовета, куда он немедленно явился, получил на руки командировку в область и сразу повеселел.

Позже, уже в Орле, он нежданно-негаданно взял в заложники заведующего областным отделом народного образования, причем так и осталось неизвестным, с какой целью Самоходов пошел на такой отчаянный поступок, но, видимо, с высшей целью, и ему дали приличный срок. Впрочем, сначала его отправили на психиатрическую экспертизу, а после дали приличный срок. Характерно, что эксперты не только признали Виктора Андреевича вменяемым, но и подивились его способности нетипически рассуждать. Например, его спрашивали:

– Скажите, зачем нужен в поселке политехнический институт?

Он отвечал:

– Понимаете: рвется душа, – и все!

Вот история женитьбы Алексея Коровича, которая складывалась не так остро, как в пьесе «Свадьба Кречинского», но тоже несет в себе драматическое зерно.

Много лет тому назад к Коровичу-деду, одному из участников штурма Зимнего дворца, приехал из Чистополя его давний товарищ, также старый большевик, а с ним внучка Любовь и ее подружка Вера, немного похожая на Любовь. Внучка большевика сразу приглянулась Алексею Коровичу, то есть с первого же взгляда в нем что-то хорошо екнуло и сам собой завелся пронизывающий мотив. Старые товарищи выпивали помаленьку, сколько возраст позволял, слушали песенки своей молодости, как то: