Как будто этого было мало, в нескольких шагах оттуда почти через весь фасад соседнего дома протянулся плакат, который простыми прямолинейными черными буквами в фут высотой призывал:

Я был не в силах постичь, как мой бедный старый современник, проведя неделю среди этих постоянных поношений своей внешности, еще мог смотреть себе в лицо, когда брился по утрам. О чем я и сказал Укриджу, который встретил меня на пристанционной площади в роскошном автомобиле.

— А, это пустяки! — просипел Укридж. При первом же его слове я заметил, что со времени нашей последней встречи его голосовые связки явно работали внеурочно. — Обычное «ты мне, я тебе» избирательных кампаний. Когда мы свернем за следующий угол, ты увидишь плакат, который мы вывесили, чтобы пощекотать противника. Самое оно.

Я увидел. Бесспорно, самое оно. Едва его разглядев, пока мы катили мимо, я почувствовал, что редбриджские избиратели оказались в необыкновенно тяжелом положении, поскольку им приходилось выбирать между Носачом, представленным на улице, которую мы только что оставили позади, и этим представшим передо мной ужасом. Мистер Герберт Гакстейбл, кандидат оппозиции, казалось, был наделен ушами не менее щедро, чем его противник носом, и художник не упустил эту черту из виду. Да, исключая злобное узкое лицо с близко посаженными глазками и ртом убийцы, мистер Гакстейбл, казалось, состоял исключительно из ушей. Они ниспадали и хлопали вокруг него, как ковровые саквояжи, и, пораженный ужасом, я отвел взгляд.

— Ты хочешь сказать, что подобное ДОЗВОЛЯЕТСЯ? — спросил я недоверчиво.

— Мой милый старый конь, именно этого от тебя ждут. Пустая формальность. Противная сторона будет разочарована и почувствует себя неловко, если ты воздержишься.

— А как они узнали, что Лаурора прозвали Носачом? — поинтересовался я, так как это поставило меня в тупик. Конечно, в определенном смысле казалось, что никак иначе его не назовешь, но такое объяснение меня не устроило.

— Это, — признал Укридж, — в основном моя вина. Когда я впервые обратился к бесчисленной толпе, меня несколько занесло и я назвал старикана его прозвищем. Естественно, оппозиция тут же его подхватила. Носач некоторое время был немножко недоволен.

— Да, я могу понять почему.

— Но теперь все это позади, — бодро сказал Укридж. — Нас водой не разольешь. Он во всем на меня полагается. Вчера он мне прямо сказал, что если он победит, то будет обязан этому в первую очередь моей помощи. Дело в том, малышок, что я пришелся по вкусу многоголовой гидре. Толпе словно бы нравится слушать, как я говорю.

— Любят посмеяться, а?

— Ну-ну, малышок! — попенял Укридж. — Избегай этого тона. Пока ты здесь, ты должен укрощать свой дух пустого острословия. Дело ведь чертовски серьезное, Корки, мой мальчик. И чем скорее ты это поймешь, тем лучше. Если ты приехал сюда, чтобы насмешками…

— Я приехал послушать, как поют мой избирательный гимн. А когда они его поют?

— Да практически все время. Непрерывно, мог бы ты сказать.

— В ванных?

— В большинстве здешние избиратели ванн не принимают. Ты в этом убедишься, когда мы приедем в Бисквитный Ряд.

— А что такое Бисквитный Ряд?

— Квартал, где живут типчики, которые работают на бисквитной фабрике Финча и Уэймена, малышок. Это, — внушительно произнес Укридж, — зыбкая часть города. Повсюду кроме все ясно и четко: либо они твердо стоят за Носача, либо помешались на Гакстейбле, но бисквитные типчики колеблются. Вот почему мы должны агитировать их со всем тщанием.

— Так ты займешься агитацией?

— Мы займемся, — поправил меня Укридж.

— Только не я!

— Корки, — неумолимо сказал Укридж, — возьми себя в руки. Я затребовал тебя сюда главным образом для того, чтобы ты посодействовал мне в агитировании этих бисквитных прыщей. Где твой патриотизм, малышок? Ты разве не хочешь, чтобы старину Носача избрали в парламент? Так в чем дело? Мы должны напрячь все нервы. Мы должны подналечь на постромки. Твоей обязанностью будет целовать младенцев.

— Никаких инфернальных младенцев я целовать не буду.

— Будешь, старый конь, если не хочешь всю свою дальнейшую жизнь тщетно себя проклинать, когда бедный старый Носач провалится только из-за твоего слабодушия. Поразмысли, старичок! Обрети прозрение! Будь альтруистом! Быть может, именно твои усилия явятся решающим фактором в этой отчаянной скачке ноздря в ноздрю.

— Как это — ноздря в ноздрю? В своей телеграмме ты сообщил, что Носач — неоспоримый фаворит.

— Это все дурак-телеграфист. Подозреваю, он принадлежит к вражескому стану. Собственно говоря, строго между нами, все висит на волоске. Пустяк в ту или иную сторону может решить все дело.

— А ты почему не целуешь этих чертовых младенцев?

— Что-то во мне их пугает, малышок. Раза два я попробовал, но только лишился нескольких ценных избирателей, доведя их отпрысков до родимчика. Думаю, им не нравится мое пенсне. Но ты — о, ты! — сказал Укридж с тошнотворной льстивостью. — Ты прирожденный целователь младенцев. Когда я увидел тебя в первый раз, то сказал себе: «Вот идет прирожденный целователь младенцев». Как только я начал агитировать этих людей и понял, с чем столкнулся, я подумал про тебя: «Корки! — сказал я себе. — Нам требуется старичок Корки. Красивое лицо. И не просто красивое, но и доброе лицо». Они так к тебе и потянутся, малышок. Любой младенец доверится твоему лицу.

— Но послушай!

— И ведь это ненадолго. Всего пара улочек, и все. Так что шире плечи, малышок, и вперед, как подобает мужчине. Носач намерен приветствовать тебя великолепным банкетом в своем отеле сегодня вечером. Мне доподлинно известно, что будет шампанское. Думай об этом, и все пойдет, как по маслу.

Как-нибудь я выберу время, чтобы подробно рассмотреть проблему агитирования. Я считаю его наинепотребнейшей выдумкой. Дом англичанина — его крепость, и нельзя терпеть, чтобы, едва вы сняли пиджак и расположились спокойно выкурить трубочку, к вам врывались совершенно незнакомые люди, докучали вам своей гнусной лестью, своим нахальным любопытством касательно того, как вы намерены голосовать. И хотя я предпочитаю не распространяться о своем личном опыте в Бисквитном Ряду, но одно скажу: практически каждый обитатель этой трущобы, казалось, полностью разделял это мое мнение. Мне еще не доводилось сталкиваться с людьми, которые были бы настолько последовательно неприветливыми. Они смотрели на меня, насупив брови, они отвечали на мои прихрамывающие любезности односложным ворчанием, они выхватывали своих младенцев из моих рук и прятали вопящие чада в укромных уголках дома. В общем и целом весьма обескураживающая попытка, которая словно бы указывала, что по крайней мере в Бисквитном Ряду Носач Лаурор получит ноль голосов.

Укридж облил презрением эту мрачную теорию.

— Мой милый старый конь, — ликующе вскричал он, когда за нами захлопнулась дверь последнего дома и я сообщил ему свои выводы, — не обращай внимания. Просто у них манера такая. Они всех так встречают. У одного из прихвостней Гакстейбла из цилиндра сделали смятку в том самом доме, который мы только что покинули. Я считаю перспективу крайне обнадеживающей, малышок.

И так же, к моему удивлению, ее оценивал сам кандидат. Когда мы в этот вечер покончили с обедом и беседовали за сигарами, пока Укридж шумно почивал в покойном кресле, Носач Лаурор заговорил о своих шансах с хриплой уверенностью.

— И, как ни странно, — сказал Носач, подтверждая то, что до этой минуты я считал пустым укриджским хвастовством, — если я выиграю выборы, то больше всего буду обязан этим старине Укриджу. Пожалуй, в своих речах он опасно балансирует на грани клеветы, но, бесспорно, у него есть дар заручаться симпатиями аудитории. За неделю он сумел стать видной фигурой в Редбридже. Должен сказать, иногда я чуть нервничаю из-за этой его популярности. Я знаю, как он непредсказуем, и, если он окажется в центре какого-нибудь скандала, это будет означать неминуемое поражение.