— Не-а! — сказал Сирил.

— Он хочет посмотреть убийства, — объяснила мать Флосси.

Она сказала это так, словно речь шла о самом естественном мальчишеском желании, но мне оно показалось неосуществимым. Убийцы не имеют обыкновения заранее доводить до сведения публики обстоятельные программы своих предполагаемых действий. И я понятия не имел, какие убийства должны были состояться сегодня.

— Он всегда читает все про убийства в воскресных газетах, — продолжала родительница, внося ясность в тему.

— А! Понимаю, — сказал я. — Значит, мадам Тюссо. Там имеются все убийцы.

— Не-а! — сказал Сирил.

— Так он места хочет посмотреть, — сказала мать Флосси, ласково снисходя к моей тупости. — Места этих самых, значит, убийств. Он навырезал адреса, чтоб, когда мы вернемся, всем своим друзьям нос утереть, что он там был.

Меня объяло неизъяснимое облегчение.

— Так мы же можем объехать их в такси! — вскричал я. — Сможем так и сидеть в такси с начала и до конца. Вылезать из него вовсе не требуется.

— А то в автобусе?

— Только не в автобусе, — сказал я твердо. Такси, категорически решил я, и только такси, предпочтительно с опускающимися шторками.

— Ну, будь по-вашему, — благодушно сказала мать Флосси. — По мне-то, ничего приятней, чем прокатиться в такси, и быть не может. Слышь, Сирил, что говорит джентльмен? Ты прокатишься в такси!

— Хры! — сказал Сирил, будто не собирался этому верить, пока не увидит своими глазами. Скептичный мальчик.

Этот день мне запомнился, как не самый счастливый в моей жизни. Во-первых, затраты на экспедицию далеко превзошли смету, намеченную мною второпях. Уж не знаю почему, но все самые привлекательные убийства, видимо, совершались в такой дали, как Степни или Каннинг-Таун, и объезд в такси всех таких мест обходится недешево. А во-вторых, Сирил оказался не из тех натур, чье обаяние раскрывается при более близком знакомстве. Думаю, я не ошибусь, сказав, что больше всего он нравился тем, кто наблюдал его елико возможно реже. И наконец, тоскливое однообразие искомых достопримечательностей вскоре начало действовать мне на нервы. Такси останавливалось перед обветшалым домом на какой-нибудь унылой улочке в милях и милях от ближайшего аванпоста цивилизации. Сирил высовывал свою неаппетитную голову в окошко, несколько мгновений в безмолвном экстазе упивался заветным зрелищем, а затем брал на себя роль гида. Он, очевидно, основательно проштудировал свой предмет и располагал всей возможной информацией.

— Ужас Каннинг-Тауна, — возвещал он.

— Да, милок? — Его маменька бросала на него любящий взгляд и гордый на меня. — В этом, значит, самом доме?

— В этом самом доме, — отвечал Сирил со зловещим апломбом нудного собеседника, приступающего к своей любимой теме. — Его было звать Джимми Поттер, он был найден в семь утра под кухонной раковиной с горлом, перерезанным от уха до уха. А зарезал его брат квартирной хозяйки. Его повесили в Пентонвилле.

Еще некоторые сведения из неистощимого запаса дитяти, и вперед, к следующему историческому месту.

— Ужас Бинг-стрит.

— В этом самом доме, милок?

— В этом самом доме. Тело было найдено в подвале в поздней стадии ре-золо-женья с головой, проломленной пред-положи-тельно каким-то тупым орудием.

В шесть часов сорок шесть минут, стойко игнорируя розовую шляпу, которая торчала из окна вагона третьего класса, и толстую руку, дружески машущую на прощание, я отвернул от поезда бледное суровое лицо и, пройдя по перрону Юстонского вокзала, велел таксисту со всей скоростью доставить меня к жилищу Укриджа на Арундел-стрит за Лестер-сквер. Насколько я знал, на Арундел-стрит еще не случилось ни единого убийства, но, по моему глубокому убеждению, время для него созрело. Общество Сирила, его высказывания заметно нейтрализовали плоды человеколюбивого воспитания, и я почти с наслаждением предвкушал, как украшу его следующий визит в столицу Ужасом Арундел-стрит.

— А, малышок, — сказал Укридж, когда я вошел. — Входи-входи, старый конь. Рад тебя видеть. Как раз прикидывал, когда ты заявишься.

Он лежал в постели, но это не угасило подозрения, которое все сильнее охватывало меня на протяжении дня, что он был подлым симулянтом. Я отказывался поверить в его вывихнутую лодыжку. Я не сомневался, что, первым узрев мать Флосси и ее обворожительное чадо, он ловко спихнул их на меня.

— Я как раз почитываю твою книгу, старичок, — сказал Укридж, нарушая напряженную тишину с утрированной беззаботностью. Он прельстительно помахал единственным романом, который я написал. И нагляднее всего степень кипевшей во мне черной вражды доказывает тот факт, что даже это меня не смягчило. — Колоссально, малышок. Иного слова нет. Колоссально. Черт меня дери, я плакал, как ребенок.

— Это юмористический роман, — указал я холодно.

— Плакал от смеха, — поспешно пояснил Укридж.

Я поглядел на него с омерзением.

— Где ты хранишь свои тупые орудия? — спросил я.

— Мои… что именно?

— Твой тупые орудия. Мне нужно тупое орудие. Дай мне тупое орудие. Бог мой! Только не говори, что у тебя нет тупого орудия.

— Только безопасная бритва.

Я истомленно сел на край кровати.

— Эй! Поосторожней с моей лодыжкой.

— Твоей лодыжкой! — Я испустил смех, от которого кровь стыла в жилах, тот смех, который мог испустить брат квартирной хозяйки перед тем, как начать оперировать Джеймса Поттера. — Да уж конечно, твоя лодыжка!

— Вывихнул ее вчера, старичок. Ничего серьезного, — успокоил меня Укридж. — Уложила меня на пару дней, и только.

— Ну да. Пока эта жуткая бабища и ее чертов сынок не отправились восвояси.

По лицу Укриджа разлилось страдальческое изумление.

— Неужели ты хочешь сказать, что она тебе не понравилась? А я-то думал, что вы надышаться друг на друга не сможете.

— И конечно, ты думал, что я и Сирил родственные души?

— Сирил, — произнес Укридж с сомнением. — Ну, правду сказать, старичок, я ведь не утверждаю, будто Сирил может понравиться с места в карьер. Он из тех мальчиков, с которыми требуется терпение, чтобы он повернулся к тебе своей солнечной стороной. Он, так сказать, врастает в тебя мало-помалу.

— Если он когда-нибудь начнет в меня врастать, я его тут же ампутирую.

— Ну, а кроме этого, — сказал Укридж, — как все прошло?

Я описал события дня несколькими выразительными словами.

— Ну, мне очень жаль, старый конь, — сказал Укридж, когда я умолк. — Что я еще могу сказать? Мне очень жаль. Даю тебе слово, я понятия не имел, во что тебя втравливаю. Но это был вопрос жизни и смерти. Иного выхода не было. Флосси настаивала и не шла ни на какие уступки.

— Да кто эта Флосси, черт ее дери?

— Как! Флосси? Мой милый старичок, соберись с мыслями. Не мог же ты забыть Флосси. Официантку в «Короне» в Кеннингтоне. Невесту Боевого Билсона. Ну, не мог же ты забыть Флосси! Да она только вчера упомянула, какие милые у тебя глаза.

Память пробудилась, мне стало стыдно, что я умудрился забыть девушку столь жизнерадостную и эффектную.

— Ну, конечно! Пиявка, которую ты приволок с собой в тот вечер, когда Джордж Таппер угостил нас обедом в «Риджент-Гриль». Кстати, Джордж тебя за это так и не простил?

— Да, некоторая холодность еще имеет место быть, — грустно признал Укридж. — Должен сказать, старичок Таппи слегка злопамятствует. Дело в том, старый конь, что Таппи человек ограниченный. Он, в отличие от тебя, не настоящий друг. Восхитительный типус, но без кругозора. Не может понять, что в некоторых случаях друзья индивида просто должны сплотиться вокруг него. Тогда как ты…

— Скажу тебе одно: искренне надеюсь, что испытания, которые я претерпел сегодня, действительно послужат доброму делу. Теперь, когда я поостыл, мне было бы жаль, если бы пришлось придушить тебя в твоей постели. Может быть, ты не откажешься объяснить поточнее, в чем суть всего этого?

— Дело обстоит так, малышок. Позавчера заскочил ко мне добрый старый Билсон.