— Одна имеется.

— Думаю, ты ошибаешься. Я все тщательнейше продумал. Так какая?

— Слабина в том, что я к твоей инфернальной тетке и на сто шагов не подойду. Так что можешь отправляться к своему дружку, специалисту по подделыванию чужих писем, и сообщить ему, что он напрасно потратил лист хорошей писчей бумаги.

О тарелку звякнуло упавшее пенсне. Через стол на меня заморгали два удрученные глаза. Стэнли Фиверстоунхо Укридж был ранен в самое сердце.

— Да неужели ты хочешь сказать, что решил бросить это дело? — сказал он тихим дрожащим голосом.

— Я за него еще и не брался.

— Малышок, — сказал Укридж проникновенно, упираясь локтем в последний кусок своей грудинки. — Я хочу задать тебе один вопрос. Только один простенький вопрос. Ты когда-нибудь меня подводил? Был ли хоть один случай на протяжении нашей долгой дружбы, когда бы я понадеялся на тебя и был бы обманут? Ни единого!

— Всему бывает начало. И я начну сейчас.

— Но подумай о ней. Дора! Бедная малютка Дора! Подумай о бедной малютке Доре!

— Если это научит ее в будущем держаться от тебя подальше, она в конечном счете только выиграет.

— Но, малышок…

Вероятно, в моем характере таится какая-то роковая слабость, или же тот сорт грудинки, которую поджарил Баулс, обладал особым умягчающим свойством, но в любом случае, добрые десять минут оставаясь непреклонным, я встал из-за стола, связав себя обязательством, против которого восставали все фибры моего существа. Но в конце-то концов, в тяжелое положение попала девушка. Дух рыцарственности. Наш долг — протягивать руку помощи при всяком удобном случае, пока мы пребываем в нашей земной юдоли, и все такое прочее. И в четыре часа на следующий день можно было видеть, как я погружаюсь в такси и называю шоферу адрес: «Вересковая вилла», Уимблдон-Коммон.

Чувства, с которыми я переступил порог «Вересковой виллы» можно уподобить только тем, которые охватили бы меня при свидании с дантистом, который по странной прихоти судьбы был бы еще и герцогом. С той секунды, когда дверь открыл дворецкий супербаулсовского достоинства и, оглядев меня с плохо скрытой неприязнью, повел по длинному коридору, я пребывал в тисках страха и смирения. «Вересковая вилла» входит в число наиболее величественных уимблдонских особняков. Сколь величаво высятся они, как выразилась поэтесса, миссис Хеманс. После смиренной серости Эбери-стрит «Вересковая вилла», откровенно говоря, ввергла меня в трепетное благоговение. Ведущей темой в ней была предельная прибранность, которая словно насмехалась над моим мятым воротничком и осуждала мои пузырящиеся на коленях брючины. Чем глубже я проникал в дом по блистательно натертому паркету, тем яснее мне становилось, что я — жалкое отребье и мне не мешало бы подстричься. Выходя из дома, я и не подозревал, какие длинные у меня волосы, но теперь я, казалось, был весь обвешан свалявшимися непотребными патлами. Заплатка на моем левом ботинке, выглядевшая очень симпатично на Эбери-стрит, теперь пятнала пейзаж. Нет, я не чувствовал себя непринужденно, а когда мне пришла в голову мысль, что через минуту-другую мне предстоит встретиться лицом к лицу с теткой Укриджа, этой легендарной фигурой, меня преисполнило тоскливое восхищение прекрасной душой того, кто терпит подобное, лишь бы помочь девушке, которой он даже не был представлен. Сомнений быть не могло — факты говорили сами за себя, — я был чуть ли не самым великолепным типусом, с каким мне довелось повстречаться. Тем не менее, как ни крути, брюки пузырились у меня на коленях.

— Мистер Коркоран, — доложил дворецкий, открывая дверь гостиной. Произнес он эти слова с интонацией, не оставлявшей сомнения, что он снимает с себя всякую ответственность. Раз уж я приглашен, дал он ясно понять, то его долгом, пусть и омерзительнейшим, было проводить меня в гостиную, но теперь он умывает руки.

В гостиной наличествовали две дамы и шесть пекинесов. С пеками я свел краткое знакомство во время их ускоренного курса обучения в Укриджском Собачьем Колледже, но они как будто меня не узнали. Случай, когда они угощались обедом за мой счет, как будто изгладился из их памяти. Они по очереди подходили, нюхали и удалялись, словно мой букет их не вдохновил. Они, казалось, давали понять, что солидарны с дворецким в его оценке молодого визитера. И я остался один на один с дамами.

Из них (читая справа налево) одна была высокой костлявой особой женского пола с ястребиным лицом и каменными глазами. Другая, на которую в тот момент только мимоходом взглянул, была невысокой и, показалось мне, приятной наружности. У нее были глянцевые волосы, чуть припудренные сединой, и кроткие молочно-голубые глаза. Она напомнила мне кошку благородного происхождения. Я принял ее за гостью, заглянувшую выпить чашечку чая. И свое внимание я сосредоточил на ястребихе. Она смотрела на меня пронизывающим пренеприятнейшим взглядом, и я подивился ее точному сходству с портретом, который сложился у меня в уме от рассказов Укриджа.

— Мисс Укридж? — осведомился я, скользя к ней по ковру и ощущая себя новичком на ринге, чей менеджер вопреки его возражениям устроил ему встречу с чемпионом в тяжелом весе.

— Мисс Укридж это я, — сказала вторая дама. — Мисс Уотерсон, мистер Коркоран.

Это был шок. Но едва миг удивления миновал, на меня снизошло что-то вроде душевного спокойствия — впервые с той минуты, как я вошел в этот дом скользких ковров и презрительно-надменных дворецких. Каким-то образом Укридж внушил мне, что его тетка была воплощением сценической тетки — сплошной жесткий атлас и поднятые брови. А эта полпорция с кроткими голубыми глазами, казалось, была мне вполне по силам. Я не мог понять, почему Укриджу она внушала такой ужас.

— Надеюсь, вы не против, если мы побеседуем в присутствии мисс Уотерсон? — сказала моя гостеприимная хозяйка с чарующей улыбкой. — Она заглянула обсудить частности в организации бала Клуба Пера и Чернил, который мы намереваемся вскоре дать. Она будет тише мыши и не станет нас перебивать. Вы не возражаете?

— Нисколько, нисколько, — ответил я с присущим мне обаянием. Не будет преувеличением сказать, что в эту минуту меня переполняло снисходительное благодушие. — Нисколько, нисколько. О, нисколько.

— Прошу, садитесь.

— Благодарю вас, благодарю вас.

Ястребиха удалилась к окну, оставив нас тет-а-тет.

— Вот мы и устроились очень уютно, — сказала тетка Укриджа.

— Да-да, — согласился я. Черт подери. Эта женщина мне все больше нравилась.

— Скажите, мистер Коркоран, вы сотрудник редакции «Женской Сферы»? — осведомилась тетка Укриджа. — Это одна из любимейших моих газет. Я читаю ее каждую неделю.

— Внешний сотрудник…

— Как так — внешний?

— Ну, в редакции я не работаю, однако главный редактор иногда дает мне то или иное поручение.

— Ах, так! А кто сейчас там главный редактор?

Благодушия у меня поубавилось. Разумеется, она просто поддерживала разговор, стараясь, чтобы я почувствовал себя непринужденно, но все равно я предпочел бы, чтобы она прекратила засыпать меня вопросами. Я тщетно рылся в уме в поисках фамилии — любой фамилии, но, как всегда в подобных случаях, все английские фамилии вылетели у меня из памяти.

— Ну, конечно же! Я вспомнила! — к моему величайшему облегчению сказала тетка Укриджа. — Мистер Джевонс, не правда ли? Я познакомилась с ним на банкете.

— Джевонс, — пробулькал я. — Совершенно верно, Джевонс.

— Высокий, со светлыми усами.

— Относительно высокий, — уточнил я.

— И он послал вас проинтервьюировать меня?

— Да.

— Так о каком моем романе вы хотели бы поговорить со мной?

Меня охватило блаженное облегчение. Наконец я почувствовал под ногами твердую почву. И тут до меня внезапно дошло, что Укридж, верный себе, не потрудился сообщить мне название хотя бы одного ее романа.

— Э… о них обо всех, — поспешил я сказать.

— Ах, так! Вообще о моем литературном творчестве?

— Вот именно, — сказал я, испытывая к ней прямо-таки нежность.