Всем, воробей,

ты сродни человеку —

И для тебя

в сердце есть уголок.

Ближе к зиме

я сколочу кормушку

И за окном

нитками укреплю.

29.11.78 — 1979

Где кирпич и железо, провода и стекло,

Жив пернатый повеса лютой стуже назло.

Век бездельника краток, песня — нищенский вздор,

Скуден миропорядок, где он крылья простёр.

Из недели в неделю жизнь случайна, скудна —

Но над этой скуделью миротворит она.

Два крыла, хоть не птица. В том же утлом мирке,

В том же прахе ютится на сыром чердаке.

Два крыла, хоть не птица... В мире мокнущих крыш

Пролегает граница, что не вдруг разглядишь.

Два неродственных света, отразившись, сошлись:

Воробьиное гетто, олимпийская высь...

Чуть вспорхнёшь — отступает механический лом:

Сад Психеи сияет под убогим крылом.

В кущах, где непреложно воцарилась она,

Справедливость возможна, простота не смешна.

Здесь голодная косность не идёт по пятам,

Здесь возможна серьёзность, неприличная там.

Для гонимых, бездомных и обобранных — в них

Вечных смыслов питомник, вечной неги родник.

Оттого всё теснее в этом капище муз

Воробья и Психеи равноправный союз.

21.08.79 — 1989

Ты сомневаешься в себе:

В своём существованьи,

Поддержки ищешь ты в мольбе,

В моем слепом стенаньи.

Стиха сканирующий луч —

Вот вся твоя опора.

Мой дар — к ларцу Кощея ключ...

Прости же, Отче, вора!

23.02.79

* * *

1

Что проку в страсти? Нет пустей

Поверья, чем о ней.

Я — черновик Твоих вестей,

Ты — мысль и боль во мне.

Неужто вечные стихи

Подогревает страсть

И поощряет пустяки

Надчувственная власть?

Ты, кто последние слова

Нам впрыскиваешь в кровь, —

Любовью мысль Твоя жива:

Но мысль и есть любовь.

16.01.79

2

Освобождался от страстей —

И видел свет в окне;

Искал отеческих вестей

В душевной глубине;

Шептал: грехи, а не стихи

Подогревает страсть;

Винил в неловкостях строки

Надчувственную власть;

Лишь точной рифмы вещество

Впускать решался в кровь;

Договорился до того,

Что мысль и есть любовь;

Шальной идеей ослеплен,

Сражаясь до седин,

Остановить Армагеддон

Надеялся один;

Адмиралтейская игла

Иглой ему была...

Шекспира гнал и Бога звал,

В слезах на чудо уповал —

И тут она вошла...

1979, 2005

Отгородясь фигурной скобкой,

Мостки над хлябью навести,

На почве гибельной и топкой

Заставить сладкий мак цвести —

Дурманящий и жаркий кратер,

Из мрака вызванный цветок, —

Твоих трудов, мелиоратор,

Достойный зависти итог.

Он легкий сон тебе навяжет,

Поможет боль благословить,

И сам со временем укажет,

Где скобку круглую закрыть.

23.11.78

* * *

Приятель увлечен пластической строкой

В чести полузабытого поэта —

Там Орковы поля, полуденный покой

Тавриды, Мойры тягостная мета;

Там все не так, как здесь. Пересечешь межу —

И асфодели покрывают поле...

Я слушаю его — и сам не нахожу

Для чувственного ни мечты, ни воли.

Что страсти грубые, когда ты у дверей?

Служи тщете, япетово наследство!

Неужто и душе нет входа в эмпирей

Без их земного, низкого посредства?

3.08.79

Двух беглянок, двух вещих сестёр

С берегов Адриатики дальней

Этот остров трапецеидальный

Приютил с незапамятных пор.

Клии выверты, жизни изнанка

Внятны им — оттого и бледны

У порога полночной страны

Европеянка и Африканка.

Но не жалуют дар их античный

Лестригоны... У невских куртин

Пушкин кланялся им и Кюстин,

С правотою своею частичной.

Кто поверит у нас гороскопу?

Что за вздор на устах у сивилл?

— Европейцев упрячут в Сибирь,

Африканца — не пустят в Европу...

Сбивчив, дик в наших топях оракул:

— Мор, да глад, да большой маскарад...

А народу-кормильцу твердят:

— Образумься, пока не заплакал!..

Вот и сникли, молчанием тяжким

Облеклись. Та глядит на восток,

А другая — на запад. Жесток

Русский бог. Век не в пору бедняжкам.

2.11.74, 1989

* * *

Сменяет Эпикура Эпиктет,

Как негу летнюю сменяет осень.

Так, мой поэт! Мы не печальны, нет,

И к прошлому привязаны не очень.

Столь в этой жизни нам принадлежит

Немногое, что должно быть счастливым:

Ее руно нетронутым лежит

Перед твоим сознаньем терпеливым.

10.10.78

Полночный этот шаг (чуть глуше, чем людской,

Хоть и усилен подворотней)

Так тягостно знаком — и так похож на мой...

Не эхо ли? Но нет: свободней...

А встречный пешеход чуть зонтик наклонит,

Чтобы лица не видно было, —

И тут уж знаю я, чей властный дух сквозит.

Крепите, плотники, стропила!

Живых телеснее, плотнее естества

И естеству повелевая,

Зачем являешься? Уж не в мои ль слова

Вместится мощь твоя живая?

Не нужно, уходи... Нам не ужиться здесь.

Угодья невские бескровней

Айдесских пажитей — не вызывай на месть

Мой стих младенческий, сыновний.

Оставь мне угол мой. Не сумерки, но тьма

Расселась в необъятной зоне.

Пусть будет всё как есть, сума или тюрьма,

Пусть вор останется на троне.

Что сердцу ведомо — не снилось мудрецам.

Со мной — твое горацианство:

Страна, открытая нездешним голосам,

Теней возлюбленных пространство.

Да, мне лишь голоса, что с детства я любил,

Оставь, — условное пространство,

Где может уцелеть бездеятельный пыл

Последнего горацианства.

3.08.79, 1989

* * *

Воробей — осторожная птица.

Я хотел бы, когда я умру,

Всё забыв, в воробья превратиться

На сквозном ленинградском ветру.

В нём природа, на шутки скупая,

Многозначность явила свою:

Всем он равен, во всём уступая,