Английского он практически не знал, что мешало полноценному общению с русскими туристами, среди которых языком Шиллера и Мюллера владел один из ста. И случайно познакомившись со мной в первый день, он изо всех сил поддерживал знакомство.

– Привет, как дела? – осведомился Ибрагим.

– Спасибо, нормально, – кивнул я.

Ведь у меня в самом деле все было нормально.

– Почему ты не пришел ко мне вчера? Я тебя ждал.

– Я пил с друзьями, – честно ответил я. – War sehr besoffen…

– Ты мог бы выпить и у меня, – возразил турок.

И тут же добавил, посмотрев на мой браслет:

– Для тебя, разумеется, это было бы абсолютно бесплатно. Рекламная акция. Ты мог бы выпить и поесть вкусной рыбы…

– Sehr gut, – кивнул я. – Обязательно приду сегодня.

Этот диалог приходил между нами каждый день. Сразу оценив мои знания языков и способность к общению, Ибрагим усиленно приглашал меня работать у него. Служить кем-то вроде зазывалы и переводчика одновременно. Предприимчивый турок не только содержал ресторан – он организовывал экскурсии, выезды на рафтинг и сафари, помогал сдавать машины, и так далее. Препятствием служило незнание английского и отсутствие помощника. Он предлагал мне работать за процент с каждого привлеченного туриста. Обещал золотые горы. Спрашивал, когда у меня заканчивается отпуск и говорил, что может устроить меня еще на две недели в собственных апартаментах, с условием, что я буду целый день находиться в его ресторане и обрабатывать руссо туристо… Я соглашался; спорить было бесполезно. Ибрагиму очень хотелось заиметь такого менеджера. Если бы он знал, что помимо разговора, я пою песни на пяти языках, почти профессионально танцую и пью, как бочка… То он бы, наверное, просто увел меня с этого пляжа и посадил на цепь у себя в ресторане; поскольку второго такого «помощника» он не нашел бы, даже пройдя все побережье.

Но мне не хотелось работать на турка – даже в нынешнем состоянии, даже исходя из таксы в 5 евро за каждую русскую голову. Я приехал сюда отдохнуть. Отдохнуть, вернуть себе силы перед очередным броском в черную пучину жизни, развлечься и забыть обо всем. А вовсе не горбатиться, обманывая своих соотечественников – что, честно говоря, я делал бы с большим удовольствием – и обогащая самого Ибрагима.

Но турок мне нравился, обликом он напоминал Хемингуэя, которого я почти не читал, но сильно уважал за некоторые высказывания. Поэтому каждый день я обещал прийти «сегодня вечером».

– So bis zum Abend! – сказал Ибрагим.

– Bis zum Abend, abgemacht, – успокоил его я.

И пошел к берегу, разводя волну.

Мои руки-крылья устали.

Баки в самом деле были пусты, им требовалась срочная дозаправка.

Ждать воздушного заправщика здесь не приходилось, и я был вынужден разворачиваться на базу.

Баров имелось несколько и работали они в разное время, включая уже упомянутый мною ночной на крыше, где пили в основном за деньги.

Сам отель был небольшим: построенный в восьмидесятых годах, отремонтированный и снабженный новым корпусом, он насчитывал около ста номеров. То есть постояльцев тут ошивалось сотни полторы, не больше.

И обслуги, соответственно, тоже было мало. Имелось всего два ночных портье, чередовавшихся посуточно, и один дневной, которого раз в неделю заменял кто-то из ночных. Привратник, почти никогда не сидевший у ворот, также служил боем. Охранник – невысокий приятный турок, похожий на негра, с гладко выбритой большой головой, исполнял функции уборщика бассейна.

Этот турок был примечателен тем, что имел собаку. Огромную, как собака Баскервилей, похожую на дога: белую и короткошерстную – но гораздо более приятную. Не слюнявую, с большой умной головой. Собака находилась при нем постоянно. Если он перемещался по территории отеля, то собака, неспешно помахивая хвостом, трусила следом. Только ночью она несла дежурство: посаженная на цепь, сидела у ларька на пляже и сторожила хозяйство Шарифа. Собаку все боялись, хотя она была добродушной, а ко мне даже ластилась.

Ну и, разумеется, барменов тоже имелось ограниченное количество.

Это для меня представлялось фактом чрезвычайного значения. Ведь выпивка за границей составляла для меня основу бытия. Как, впрочем. и в России. Однако за рубежом все наполнялось иным смыслом. Поскольку в каждой стране находился лишь один вид местного напитка, пригодный для регулярного употребления. Я практически не пил пива, тем более в жарких странах: от него мне становилось плохо. В жару я мог употреблять только крепкие напитки. В Египте, например, джин. Турецкий джин был невкусен, водка слаба, зато бренди оказался первоклассным. Вот я и пил его стаканами. Да, обычными стаканами, в которые другим посетителям наливали сок.

И всегда утомлялся, когда каждому новому бармену приходилось объяснять, что я пью чистый бренди, без льда и всякой дряни вроде тоника или кока-колы.

Здесь мне было хорошо. Уже на третий день пребывания меня запомнили. И при моем появлении молча наливали мне бренди. Без льда, тоника, лимона и так далее. Причем минимум три четверти стакана.

Меня почему-то полюбили все бармены, и с удовольствием наливали даже в ночном баре, который в общем служил для выколачивания денег из постояльцев и где бесплатная выпивка не приветствовалось: я видел сам, как при появлении русских бармен молниеносно прятал под прилавок бутылки с бесплатными напитками, после чего пришедшим оставалось развернуться или доставать кошельки. Мне наливали везде. Более того, я в понял что среди барменов стал достопримечательностью: ни один другой турист, включая русских, не пил так много и такими дозами, как я. Они поражались, и восхищались мною.

Меня любил даже один из поваров. Здоровенный черный турок в черном пиратском платке, чем-то неуловимо напоминавший Стивена Сигала в лучших ролях. Его звали Осман – это я выяснил в первый день – и стал обращаться к нему не иначе как «Осман-бей». Он всегда давал мне лучшие куски рыбы и самые прожаренные колбаски бараньего кебаба.

Да, меня любили все, за исключением одного бармена. Вкрадчивого очкарика с приторно сладкой улыбкой. Этот не переносил меня на дух и наливал всегда на один палец. Хотя и не отказывался повторить процедуру три-четыре раза в процессе обеда. А когда ходил между столиков, собирая на поднос пустую посуду, то всегда выхватывал недопитый стакан у меня из-под носа. Не думаю, что бренди использовалось вторично; при мне часто открывали новую бутылку. Вряд ли он боялся моего буйства в пьяном виде: любой бармен мог понять, что я абсолютно безопасен как бомба с вывинченным взрывателем. Делал он это, несомненно, просто из вредности и глубокой личной неприязни.

Я не знаю, чем вызвал у него такое чувство.

Скорее всего, кого-то из его родственников-иммигрантов неплохо отдубасили немцы в Германии, а я всем своим обликом, образом действий, речью и поведением походил именно на немца.

Сейчас судьба оказалась благосклонной. Все-таки день рождения, хоть и не нужный мне, что-то сдвинул на небесах. По крайней мере, на одни сутки.

В баре под бананами – где я заправлялся днем – дежурила маленькая нежная турчанка. Крошечная, с детским личиком, пухлыми губками и неистово горящими глазами. Я много раз обращался к ней на немецком, пока не выяснил случайно, что она не понимает ни пса. По-английски она тоже знала всего пару слов. Что не мешало мне при каждом подходе называть ее “my best beloved” и прочими нежными именами. Девушка мне в самом деле нравилась. Нравилась очень сильно; она была маленькой и трогательной, полностью в моем вкусе. Казалось ее можно взять на одну руку и нести хоть десять километров. Но я знал, что турчанка не будет заводить со мной никаких отношений. Кто был ей я? Старый тощий немец, не пойми кто. Бездонный поглотитель бренди, и больше ничего.

Зато она наливала мне быстро и много, и этого было достаточно.

Вот и сейчас, едва увидев меня, она сверкнула глазами… Боже, что бы я ни отдал, чтоб хоть раз этот блеск предназначался мне одному… Что бы я только ни отдал… Ничего, конечно, поскольку ничего не имел. Она сверкнула глазищами еще раз и без слов подала полный стакан.