Молчание. Потихоньку и медленно все расходятся. Около лежащего Леньчика — Леа и Самсон. Вбегает Нейман. Схватив Александра, не успевшего выйти, за руку, он влечет его в сторону.
Нейман. Сюда… иди сюда… вот телеграмма… Эта бомба… это покушение… уже узнали имя бросившего.
Александр. Кто такой?
Нейман. Это Манус.
Александр. Наш Манус?!
Нейман. Манус… наш Манус.
Александр. Господи боже мой!
Леа (у Леньчика). Спишь, Ленюшка?
Спишь, Ленюшка?
Мальчик не отвечает. Леа тихо и медленно отходит. Самсон склонился над спящим мальчиком.
Александр. Что будет с ними?!
Леа. Ленечка спит… Мальчик мой спит… Пусть он спит. Пойдемте отсюда… Пусть мой мальчик спит…
Занавес медленно опускается.
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
Прошло два месяца.
Мастерская Самсона. Сумерки. Леа сидит, низко опустив голову, в глубоком раздумье. Здесь же слепая. Долгое молчание… Дверь с улицы медленно приоткрывается, в ней показывается Коган.
Коган. Шарлатан этот, лайдак здесь?
Леа. Кого вам надо?
Коган. Мне его не надо… Подмастерье ваш здесь?
Леа. Нету его.
Коган. Нету?.. Так я зайду. (Входит.) Ну-ну! Дела пошли. Страх над головой так и висит.
Меер (входит из комнаты). Таки плохо. Разве кто-нибудь говорит: «хорошо»?.. Но все-таки, господин Коган, я вам свое скажу: молитва и благотворительность…
Коган. Ах, оставили бы вы уже!
Меер. Разве я не знал, что вы рассердитесь?.. По-вашему выходит так: старая дверь на ржавых петлях, и всегда издает тот же самый визг.
Коган. Фабрики не работают, торговля закрывается, трамвай не идет… Всеобщая забастовка, начинается вооруженное восстание… Аресты, аресты, аресты… Я знаю, что это будет? (Помолчав.) С моей фабрики рабочие ушли… может, и подожгут…
Слепая. Ага, пришло-таки время, когда нищим спокойнее, чем богачам.
Коган (вполоборота, злобно). Ей чего надо?
Слепая. Мне?.. То, что мне надо, не вы мне дадите. А то, что вам надо, — не я вам дам.
Коган. Злорадствует… Напрасно: начнется резня — достанется и вам.
Слепая (совершенно равнодушно). Пусть достается.
Коган. Убьют вас.
Слепая (тем же тоном). Пусть убивают.
Меер. Не надо так говорить, ах не надо.
Слепая. Почему не надо? Я ничего не боюсь… Пусть убивают. Сразу конец.
Меер. Конец всегда слишком рано приходит.
Слепая. К сытым. Ко мне он опоздал… (Оскалив зубы, с внезапным оживлением.) Вот только бы посмотреть, как он сытых косить станет.
Коган. Я знаю, что будет завтра? Что будет с моим сыном?.. В тюрьму его бросят, убьют…
Меер. Э, все проходит, все улаживается. Вот только бы самому худого не делать… Возьмите вы меня… старый, слабый, голодный… весь я разбит, как тарелка, сброшенная с крыши. А оскорблений сколько, а издевательств, а пинков… есть ли еще в лесу столько листьев? Или букв столько в святой нашей Торе?.. А, однако, вот бросил я три копейки в сборную кружку на больничных воротах, главу псалмов Давида прочел — и душу мне словно весенний дождик обмыл.
Коган. Не полезут мне псалмы в голову… И если бы даже заморочить себе ими голову — завтра все и пройдет.
Меер. Завтра?.. А руки ваши, господин Коган, скажите мне, прошу вас, вы все-таки моете?
Коган. Ну так что?
Меер. Руки тоже не на всю жизнь обмываются. Надо каждый день… И то же самое с душой: каждый день нужна молитва и каждый день доброе дело.
Леа (ударяет кулаком по столу). Какая молитва воскресит мне Мануса!
Meер. Ах, ты вот о чем?.. Но я, Леа, не говорю ведь…
Леа (повышая голос). Какая благотворительность вернет рассудок Самсону!
Меер (смущенно). И опять же ты не так… Тут… ты постой… тут разница…
Леа (встала. Кричит). Какое проклятие сотрет с лица земли палачей Мануса!
Меер (повесив голову). Ты хочешь правды?.. Ты хочешь справедливости?..
Коган. Плохо. Я вам говорю — очень плохо… Старые люди встревожены, а молодежь — вся бунтует.
Меер. Прямо идет война.
Леа. Это первая война, когда люди воюют за себя… помню русско-турецкую войну: сколько народу легло!.. Теперь в Маньчжурии… Зачем?.. Брата моего там убили. Племянника… За кого сложили они свои головы? За тех же насильников, которые терзают нас здесь. Что же это такое делается, я спрашиваю?!
Слепая (совершенно спокойно). А то и делается, что истребляют нас.
Леа. Самсон говорил: терновый куст, и в нем возмущенный дух народа… Правда!.. Вот и я возмущена. И встает во мне что-то. Железное что-то и огромное.
Коган (сумрачно смотрит в землю). Не говорите так… Пока вы потеряли только одного сына. Поберегите других детей.
Леа. Не уберегу. Уже невозможно уберечь. Моя семья погибла. Я вижу, я чувствую… Мануса казнили… У мужа рассудок отняли… Леньчик тает… кровь не перестает идти у него из горла. И Дора… Я вижу… я чувствую… я знаю…
Коган (подходит к Лее, слегка касается ее руки пальцами, вкрадчивым, печальным голосом). Слушайте… ведь вы женщина умная… Мы можем еще помочь… друг другу помочь…
Леа. Помочь?..
Коган. Видите ли… собственно для этого я и зашел сюда… Это дело интимное, близко касающееся нас обоих.
Меер. Я сейчас уйду.
Слепая. Поведите меня, пожалуйста, домой, Меер.
Коган. Нет-нет, оставайтесь!.. Я вас даже прошу: Оставайтесь… Может быть, вы даже понадобитесь… Ваше содействие понадобится… (К Лее.) Слушайте, зачем мы будем скрывать и играть в прятки? Лучше прямо: мой Александр влюблен в Дору.
Леа. Это его дело.
Коган (поспешно, предупредительно). Ну да, разумеется я не вмешиваюсь… Нравится она ему — пусть… Пусть делает что хочет… Конечно, вы понимаете сами, какую партию мог бы составить мой Александр.
Меер. Мог бы взять… сорок тысяч приданого.
Коган (высокомерно). Сорок?.. А почему не сто?.. И почему не первую красавицу? И не из первого аристократического дома?..
Леа. Силой вашего Александра не тащили…
Коган (мгновенно меняет тон, почти просительно). Боже сохрани!.. Разве я это говорю?.. Я ничего не думаю и не говорю… Влюбился так влюбился. Твое дело… Пусть… В другое время — я вам откровенно скажу, — в другое время я бы таки еще поговорил с ним. Я бы еще показал, кто я. (Опять впадает в наглый тон.) Я отец, я тысячи трачу, он будет мне влюбляться!.. Да, но теперь, при теперешних обстоятельствах… И пусть уж он лучше делает по-своему. Пусть женится, пусть… Но чего я от него хочу, так это чтоб он уехал.
Меер. Куда уехал?
Коган (быстро, горячо). Куда угодно! Пусть уедет, пусть сегодня же уезжает из города… Здесь готовится бог знает что. Баррикады, революция, восстание… я знаю?.. И я боюсь за Александра — он же везде первый, — я не хочу, чтобы он был здесь.
Леа. Так с ним и говорите об этом.
Коган. Я?! А какую силу имеют для него мои слова?.. Мы что-нибудь значим для наших детей?.. Когда родители тысячи на них тратят, здоровье свое отдают, кровь свою — тогда дети принимают; а когда совет, когда просьба, то дворник будет иметь больше голоса, чем отец… Э, не время теперь жаловаться!.. Я буду ему говорить до завтрашнего утра, и ничего не выйдет, а если скажет ваша Дора одно слово — он мгновенно исполнит.
Леа. Вы мне даете неудобное поручение.
Коган (с тайным страхом, с тайной надеждой постепенно и горячо). Ах, боже мой! Но ведь поймите!.. Дора тоже может ехать. Ведь я согласен. Я и на это согласен. Я даже прошу об этом. Я дам деньги. Сколько хотят денег — дам. Пусть только согласятся, пусть только сейчас покинут город. (Воодушевляясь сильнее, с мольбой.) Слушайте, я прошу вас. Я всех вас прошу (оборачиваясь к Мееру и к слепой), помогите, устройте это!.. Ведь и вам же от этого будет хорошо. Ведь вы же так пострадали. Еще мало? А я дам деньги… Я для всех дам… (Почти плача.) Ведь один сын у меня! Я должен его спасти… Я хочу его спасти… Я уже имею хороший пример — вашего Мануса. Я не хочу, чтобы Александр погиб… Возьмите, сколько нужно, денег и уезжайте… Всей семьей… Куда хотите — в Берлин, в Вену, в Карлсбад. Вы там успокоитесь. И вы полечите там вашего мальчика. Первые профессора… санатории… воздух… вода минеральная… И Самсон выздоровеет…
