Шейва. Ой, уйдет… Ой, она уйдет…
Сосед. Я не понимаю. Я учился когда-то… И все говорят — это написано: человек создан по образу и подобию бога… Неужели и у бога такой изувеченный образ?
Meер. Вот здесь вот и весь секрет!.. Вот тут вот и ошибка вся!.. И отсюда именно и выходят все несчастья…
Слепая. Откуда?
Меер (убежденно, горячо, обрадованный, что может высказаться). Оттуда, что человек вовсе не создан по образу и подобию бога. Человек — инструмент испорченный… Когда задумал создавать человека, бог действительно намеревался сотворить его прекрасным… чистым и совершенным, по своему подобию… Но когда его создавал, подкрался сзади Лэц, дух зла, и господа толкнул в локоть. Человек и вышел испорченным, навсегда испорченным. (Нараспев, точно читает Библию.) Колесница, у которой одно из колес, хоть и снабженное всеми спицами, лишено обода, — может ли плавно передвигаться?.. Дом, в котором ни дверей нет, ни крыши, — удобным ли будет убежищем?… И даст ли здоровый плод смоковница, с которой снята кора?.. И родит ли чистый звук свирель, забитая паклей?..
Шейва. Стреляют!.. И все сильней…
Меер. И кто же может исправить то, что не довершил или что неудачно сотворил господь?.. (Строго.) Я спрашиваю вас — кто? В темном дерзновении люди берутся за это. Но не видят, что тщетны труды… Сотни лет и тысячи лет бьется человек, хлопочет, ищет, разрушает и строит, и разрушает опять, и вновь создает, — а что выходит?.. Законы пишет и правила, религии выдумывает и заповеди, — а что выходит?.. Разве легче теперь жизнь человека, чем была она семь веков назад? Разве дольше живет человек, чем жил прадед его деда? И меньше ли стало болезней?.. И реже ли сделался голод?.. И войны не ужаснее ль прежних?.. Не острее ли стала чувствительность?.. Все та же боль и та же мука. И скорби так же черны, и насилие, как в былые времена, жестоко… В другое одето оно платье и иным разит нас мечом, но кровь всегда красна — каким бы орудием ни выпустить ее. И я спрашиваю вас: кто исправит то, что неудачно создано богом? Я спрашиваю — кто?
Сосед. Мне холодно… Так холодно!..
Меер (торжественно, точно вещает). Всесильного ошибку исправить не нам. Но сам он пришлет своего посла — Мессию пришлет!.. И уже тот сделает что нужно!.. Он оденет корою смоковницу, он привесит в доме все двери и над домом возведет прочную кровлю. Он прочистит свирели для ясного звука и нас переродит. Он украсит нас образом бога и дарует нам вечную правду.
Леа. Меер, уходите!.. Я не могу вас слушать… Злоба кипит во мне, и я хочу кричать вам, что вы презренный человек.
Меер. Я зла не делаю.
Леа. Но я скажу вам только, что вы несчастный человек… Я понимаю вас!.. Вам хуже, чем всем, вам больнее, чем всем, вы несчастнее меня…
Меер. Никогда я вам этого не говорил…
Леа. В душе вашей сгустилось отчаяние, и душа ваша слаба. Она не выдерживает напора отчаяния, как наполненная до краев бочка не выдерживает, когда вода в ней обращается в лед.
Меер (в страхе отмахивается руками). Не говорите мне этого, Леа!..
Леа (наступает на него). Вы боитесь. Вы в ужасе. Вас он пугает (показывает на соседа). Вас пугает Самсон. Она пугает вас (показывает на слепую). И все они… и все, что делается… и все, что делалось… И вы боитесь ужаса своего, забиваетесь в щель меж двух камней и оттуда кричите, что не делаете зла. Что вам не страшно, кричите вы… Не надо, Меер!.. Не нужно этого… Выходите из щели вашей!..
Слепая. О, если бы мне глаза!..
Леа (кричит). Никто не видал, как бог создавал человека. Но все мы видим, как мучители создают жизнь. И их должны мы толкнуть в локоть… Мы должны связать их и опрокинуть, обессилить их и уничтожить!.. За что она слепа?.. За что он умирает?.. За что повесили Мануса?.. Отняли рассудок у Самсона?.. Мы дышим скорбью, — за что?.. Мы питаемся мукой, — за что? Только от смерти видим мы сострадание, — за что? Горы выросли мучений, и солнца из-за них не видно. За что?.. Дела теперь нужны огромные, отсюда и до облаков. Терновый куст нужен нам!.. Океаны мук создает терновый куст и в них утопит мучителей народа!..
Слепая. Глаза… где глаза?!..
Леа (вдохновенно). Освободимся от страха перед нашим ужасом… Смело смотрите в ужас вашего сердца!.. Выньте этот ужас! Выведем его наружу, поставим его перед собой и ежечасно, ежеминутно будем смотреть на него и любоваться им, как на лучшее наше дитя… Облечемся в него, как в венчальные платья, и да не посмеем мы снять его ни после заката солнца, ни по восходе его!.. Пусть жжет он нас, пусть раскаляет душу нам и безумием отвага ведет к свободе!.. И, пока не добьемся своего, пока под ноги себе не бросим насилия, пока не станем из него резать мясо полосами, — не расстанемся с ужасом нашего сердца, и не отойдем от него ни на локоть…
Сосед (в возбуждении встает). Леа… я… я не умираю… я буду жить…
Меер (лепечет). Что можем мы?.. Но что мы можем?..
Леа (в исступлении, пламенно). Нет, того железа, которого не победила бы солома!.. И железо сдавившего нас гнета в прах обратят прутья тернового куста.
Вон, слышите!.. Детей наших расстреливают… На эшафот ведут… И нас самих толпами гонят в могилу… Чего ж бояться вам?! Вы все перестрадали! Чего ж терять вам?! Вы все потеряли! Наденьте, наденьте на себя ужас вашего сердца… Как драгоценными камнями, украсьте себя кровью убитых детей ваших, и бейте черепом об железо!
Меер (плачет). Леа… вы сами… вы сказали сами, что я несчастнее всех… Зачем же мучите?.. Зачем говорите мне еще все это?..
Слепая (стучит палкой). Затем, что вы пагубный человек, Меер! Пагубный! Уходите отсюда!.. Совсем уходите!.. И не смейте никогда рассуждать!
Меер. Я уйду… уйду…
Леа. Ступайте. У вас нечего сказать людям!
Надвигается рокот, гул. Толпа подростков, в которой гимназистки, студенты, два босоногих мальчика и люди хорошо одетые, врывается в ворота. Впереди Леньчик. Кричат: «Материалы для баррикады… Нужны материалы для баррикады… Вооружайтесь все!.. чем можете. Идите на баррикаду…»
Леньчик. В сарай, товарищи!.. Там есть повозки!.. Можно взять повозки…
Толпа бежит в сарай и оттуда выкатывает возы и тачку. Тащат их в ворота. Леньчик впереди, распахивает ворота. Кто-то катит огромную бочку.
Леа. Вот… и это!., берите!.. Вот!.. (Бросает на возы доски, скамью, длинную лестницу.) Топор!.. Вот топор. (Толкает плечами воз и скрывается вместе со всеми на улицу. Оттуда доносятся ее крики.) Идите, помогите, идите же все помогать!..
Шейва. Шумит, кричит… Все это лишнее… дай нам бог так здоровья!..
Сосед. Вы тут лишняя!..
Шейва. А если она и будет кричать, то стрелять перестанут?.. И так не знаешь, куда деваться…
Сосед. Все ближе выстрелы… Смотрите, Берл опять вышел!..
Из квартиры выходит Берл. Смертельно бледен. На голове повязка.
Шейва (бросается к нему.) Зачем ты встал?.. Лежи уж… И доктор велел…
Берл. Ничего… Я хочу попробовать…
Шейва. Что там пробовать… Уже казаки попробовали, хорошо уже попробовали тебя…
Берл. Мне на воздухе лучше… В комнате душно…
Сосед. А болит крепко?
Берл. Теперь меньше… как будто…
Шейва. Крови — я знаю? — если бы это воды столько натекло, то, кажется, сто штук белья можно бы перестирать… И если бы на три пальца выше — прямо в висок прошла бы пуля, дай нам бог так здоровья!.. А когда в висок, то, говорят, это смерть.
Коган (врывается с воплем). Мой сын!.. Мой Александр! Кто видел Александра?.. Где мой сын?!..
Шейва. Ваш сын, должно быть, там, где и все. На баррикаде ваш сын.
