– …Не хочется так думать. Получается, что в жизни все предрешено заранее? – тихий, немного потерянный женский голос, прозрачные северные глаза, подернутые легкой дымкой, будто отражением облаков в небе, черная ленточка в платиновых волосах (натуральных, без следа краски – заключение эксперта Гарика Варданяна).
– Ну, это уже фатализм, другая крайность.
– А первая?
– Первая – нигилизм, всеобщее отрицание. Любые наши действия, помыслы – это бумеранг… Всегда возвращаются к своему хозяину.
– Значит, прощения не будет? И грехи нам не отпустят?
– Какой же грех вы совершили?
– Мамочка, – прошептал кто-то в зале, в гробовой тишине.
– Включите свет! – крикнул я, борясь с подступающей дурнотой.
Никто не слышал, все смотрели на экран, где за спиной погруженной в транс женщины виднелся уголок обычной городской квартиры: тяжелые аристократичные портьеры, окно, кадушка с пальмой, трепещущие свечи на темно-красном бархате, в старинном бронзовом подсвечнике. Триллер, снятый классным режиссером, где самый сильный страх вызывают не сонмы компьютерных монстров, а приглушенные голоса за стеной, капли воды, оглушительно падающие в облезлую раковину…
– Вы будете гипнотизировать меня еще раз?
– Меня очень заинтересовал ваш случай, – сказал экстрасенс, развернутый затылком к камере. – Ответьте на вопрос. Вы пришли ко мне, когда поняли, что ваши чувства к Олегу больше похожи на родственные? К примеру, как к любимому брату?
– Но мы с ним…
– Вы имели близкие отношения – там, в каюте теплохода. И с тех пор вас мучает чувство… Попробуйте сформулировать, с чем оно связано у вас?
Пауза.
– С предательством, – тихо сказала она. – Возможно, с убийством.
Кто-то заплакал – кажется, у Машеньки не выдержали нервы. Я рванулся к выключателю. Действия повторились: вспыхнул свет, Слава КПСС (живой, у меня отлегло от сердца), обдирая ногти, вытаскивал кассету из магнитофона.
– Она самая, Боря, – наконец проговорил он, лихорадочно осматривая ее со всех сторон. – Вот моя наклейка, я пометил ее, прежде чем положить в сейф.
– А ключи?
– Ключи только у меня, клянусь!
Я взглянул на оператора Роберта. У него было абсолютно серое лицо. Белые губы прыгали вверх-вниз, он смотрел на людей, сгрудившихся возле одного из кресел, крайнем в ряду. Я не видел, что там, а подойти почему-то не смел, ноги не слушались. И я выдавил из себя:
– КТО?
– Вайнцман, – деревянным голосом ответил Роберт.
Художник-декоратор лежал на полу, в проходе, лицом вниз. Мне была видна его шея, выглядывавшая между несвежим воротником рубашки и спутанными седыми волосами, которые по-прежнему торчали ершиком, обрамляя обширную лысину. Невозможно, чтобы такая тонкая шея могла удерживать голову. Невозможно, невозможно…
Стройный высокий силуэт возник на пороге, в приталенном пальто с модным кожаным поясом.
– Меня уже опознали или как? – сварливо спросила Ольга Баталова. – Долго мне еще торчать в коридоре?
– Говоришь, тебя послал русский коназ? – медленно проговорил Бату-хан.
Дым очага сворачивался в причудливые кольца, стремясь к отверстию в потолке большой юрты. У очага сидела на корточках диковатого вида старуха в изодранном халате, босая, но с дорогими золотыми браслетами на обеих руках. Седые космы совершенно скрывали ее лицо – видны были только обвислые губы, шепчущие заклинания на языке древних айнов, и крючковатый темно-коричневый нос. Бату-хан не знал, сколько ей лет. Она была такая же старая, как его родные прикаспийские степи – ровные, как стол, куда ни кинь взгляд, поросшие ковылем и изрезанные сероватыми солончаками.
Стоявший у входа в юрту начальник охранной сотни Арапша, заметив, что пленный замешкался, чувствительно пнул его ногой.
– Да, светлейший хан, – торопливо сказал тот, падая ниц.
– И он готов сдать мне город?
– Боюсь, что нет, светлейший хан. Он был бы рад… Но он не обладает достаточной властью…
– Ты лжешь! Как это твой коназ не обладает властью? Он не может приказать своим людям сложить оружие и вынести мне ключи от ворот?
– Тот, кто послал меня, велел показать вам дорогу через непроходимые топи и чащобы, – быстро заговорил пленник, боясь, что за его спиной вот-вот свистнет сабля. – Я могу провести твои войска мимо засек и заслонов, и ты, вплоть до стен города, не потеряешь ни единого человека.
– Я не собираюсь обходить заслоны, – резко возразил Бату-хан. – У меня много людей – в тысячу раз больше, чем звезд на небе. Что могут противопоставить мне урусы?
– Ничего, великий хан. Правительница Житнева княгиня Елань разослала гонцов в соседние княжества, надеясь на помощь. Только помощи не будет: ни Суздаль, ни Новгород, ни Устюг Великий не дадут своих воинов.
Хан улыбнулся уголками губ.
– Урусские правители предпочитают умирать в одиночку.
Дым, удушливый и привычный, проникал в ноздри, смешиваясь с резким запахом колдовских трав. Эта старуха, Тюль-апа, могла видеть в нем все причудливые переплетения линий судьбы – взлеты и падения, поражения и победы… Или – только победы. Лишь однажды, полгода назад, она не посмела открыть Батыю то, что сказал ей Священный огонь, и Батый ударил ее. А потом намотал ее седые волосы себе на кулак и рывком поднял над землей, указав на яму, в которой ревел голодный медведь.
– Обычно он не бывает голодным, – сказал Бату-хан, – потому что кормится мясом тех, кто мне неугоден. Но сейчас он стремится нагулять побольше жира, перед тем как впасть в спячку, поэтому не откажется даже от костлявой старухи вроде тебя. Так что тебе сказал Священный огонь?
Глаза колдуньи были пусты. Бесцветным голосом, застывше наблюдая за медведем, она произнесла:
– Боги благосклонны к тебе, как всегда, великий хан. Они уготовили тебе долгую жизнь и неисчислимые победы над врагами. Однако они кровожадны, как и подобает истинным воинам, и требуют обильной жертвы.
– Говори яснее.
– Священный огонь сказал мне, что младший из Чингизидов, светлейший хан Кюлькан, падет от урусской стрелы, как только солнце повернет на зиму и реку Итиль скует лед. Не гневайся на меня, я лишь передаю тебе волю богов…
Батый отпустил волосы старухи. Та упала на стылую землю и осталась лежать, точно нелепая тряпичная кукла. Хан верил ей. Пожалуй, больше, чем многим своим советникам, часть из которых – он это знал наверняка – с удовольствием вонзили бы ему нож в спину, отвернись он хоть на секунду. Сам Кюлькан, сын солнцеподобного Чингисхана, трижды подсылал к Батыю наемных убийц, и трижды верный Арапша – тот, кто стоял сейчас у входа в юрту правителя, заслонял собственным телом своего господина. Субудай-багатур, один из главных военачальников Батыя, негромко сказал:
– Светлейший Кюлькан – великий полководец. В бою он бесстрашен, но дело ли полководцу идти впереди войска, словно простому нукеру? Твой дед всегда находился позади своих воинов и выигрывал битвы девятью словами. Вот в чем заключается истинное величие. Если ты, солнцеподобный, напомнишь Кюлькану об этом…
– Светлейший Кюлькан – великий полководец, – перебил Бату-хан, повторив слова советника. – И великий человек. Боги требуют жертву во имя грядущих побед. Они обидятся, если ее не получат.
Тело Кюлькана с должными почестями сожгли на погребальном костре на центральной площади павшего города Коломны, где стояла разрушенная церковь Вознесения. Вместе с ним на костре погибли сорок самых красивых коломенских девушек – они должны были последовать за монгольским ханом в заоблачный мир. Заслоняя лицо от нестерпимого жара, Субудай подошел к Бату-хану, наблюдавшему за погребением.
– Ты не назначил преемника погибшему, ослепительный, – заметил он.
– Пусть его сотнями командует Бурундай. Он опытный воин, – ответил Батый.
И удовлетворенно подумал: боги получили свой кусок мяса. Старуха не наврала, ее пророчество сбылось. Впрочем, как и все остальные.
– Зачем твой коназ хочет, чтобы я взял Зитноф?