– Давненько тебя не было в наших краях, – проговорил Патраш. – Едва ли не с тех пор, как сгорел твой идем.

Йаланд ничего не ответил, лишь задумчиво жевал лепешку и смотрел куда-то в темный угол, куда не доставал крошечный масляный светильник.

– Куда ныне путь держишь?

– Хочу поселиться на время в ваших краях. Мстислав сюда не достанет, а там – как знать, может, даст бог свидеться снова. Я бы припомнил ему мою Иргу. И отца.

Из-за домотканой занавески, делившей кудо пополам, послышался детский плач. Заслышав его, Данушка тут же вскочила, ойкнула, извинилась перед гостями и исчезла.

– Прибавление у меня, – гордо сказал Патраш. – Дочка.

– А сын где? – спросил Йаланд!

– Набегался за день, сейчас спит без задних ног.

Йаланд покачал головой.

– Не знал, что твоя семья так выросла. Думал обратиться к тебе с просьбой, а теперь…

И оба они почему-то посмотрели на Ольгеса. Тот смутился, так как не представлял пока, о чем речь. Понял только, что, возможно, жизнь его скоро изменится. И не знал, бояться ему или радоваться.

Малышка в люльке наконец успокоилась и заснула: голос Даны, мягкий, ласковый, точно флейта где-то далеко за северным морем, звучал все тише. А вместе с тем – странное дело – молодой Ольгес тоже почувствовал сонливость… Будто нежное пуховое одеяло невесомо опустилось сверху, накрыв с головой.

– … Еще мальчишкой я слышал о языческом капище, затерянном среди белозерских чащоб, – донеслось до него сквозь туман. – И тех, кто знал туда дорогу, убили свои же, чтобы сохранить все в тайне. Как думаешь, мог старый Мустай отыскать его?

– Не знаю. Ты сам понимаешь, меня сейчас одолевают совсем другие заботы.

– Надеешься поквитаться с Мстиславом? Он нынче силен, а ты, извини, слаб…

– Зато у меня есть сын. Мне бы хотелось, чтобы он смог укрыться у тебя, пока обо мне не забудут.

– Понятно.

– Как-то раз, много лет назад, ты назвал себя моим должником, – сказал Йаланд.

Патраш Мокроступ вздохнул.

– Я помню. Говоря по чести, мне не нравится то, что ты затеял. Но еще меньше мне хочется, чтобы обо мне сказали, будто я не отдаю долги.

Олег отскочил назад и прислонился к сосне, давая себе передышку. Четверо уже корчились на земле, кто – зажимая окровавленный живот, кто – подвывая в полный голос и нянча перебитую руку, а один, тот, что взмахнул мечом первым, лежал неподвижно, безвольно, точно тряпичная кукла, брошенная ребенком. Олег все искал глазами Ярослава, но тот прятался где-то сзади, за чужими спинами… Сколько же их? Десять? Двадцать? Он оттолкнулся спиной от дерева и сделал шаг вперед, шевельнув мечом: ну, кто смелый, подходи! Смелых не было – наемники Ярослава, щерясь и ругаясь сквозь зубы, попятились, выставив клинки перед собой…

(«Если тебе придется драться не на ровной земле, а в снегу, в воде или на острых камнях, – поучал Йаланд, – это хорошо, это значит, твои враги тоже вынуждены сражаться в неудобной позиции. Если ты дерешься один против многих – это тоже хорошо, потому что твоим противникам приходится биться в тесноте, мешая друг другу… Нужно только вовремя увидеть свое преимущество и воспользоваться им…»)

Он успел пригнуться. Тяжелый самострельный болт ударился в дерево за его спиной. Метательный нож сам оказался в ладони, рванулся вперед из левой кисти – коротко, снизу вверх, почти без замаха… Такой бросок невозможно увидеть, пока острие не найдет цель. Оно и нашло: стрелок захрипел, выронил оружие и опрокинулся на спину с черной рукоятью, торчащей из кадыка. Но тут уж на Олега навалились все скопом. Он еще успел подумать, что Ярослав поступил умно, выбрав для засады не самых ловких и сильных, зато самых тяжелых и толстых: груз был велик, и верный сарматский меч под грудой тел вмиг оказался бесполезен. А ножа не было – он потянулся было за ним, но не достал. Он сумел еще дать кому-то коленом в зубы, кого-то ударил затылком в лицо, но тут его ударили сзади… Вспышка в глазах, боль, темнота, словно черные тучи, звуки вязнут в липком густом тумане, отдаляются и глохнут…

Однако, прежде чем померк свет, Олег успел разглядеть Новгородского князя. Тот выехал из-за деревьев с торжествующей усмешкой в заиндевевших усах.

– Ну, – медленно проговорил он. – Что скажешь теперь?

Он не отрываясь смотрел в окно, на опостылевший дворик в грязных потеках – весна по календарю, но снег еще держится, не собираясь уступать… И ему вдруг стало остро жаль детства – того самого, когда до ужаса хочется лечь спать, а проснуться взрослым и – представлялось – беззаботным: можно не идти в школу и не писать контрольную по алгебре. Контрольная теперь и вправду, не грозит, зато…

– Вот бы сейчас поиграть в снежки, – с грустью сказал Глеб.

– Что?

– Я говорю, хорошо бы сейчас спуститься на улицу к тем пацанам и поиграть с ними в снежки. На худой конец слепить снежную бабу… Зима-то тю-тю. Последние денечки.

– Глеб, – умоляюще сказал я. – Если не хочешь, давай не будем об этом…"'

– Почему? – хмыкнул он. – Болезнь нельзя загонять внутрь, тогда от нее не избавиться.

– Но если тебе тяжело… Он махнул рукой.

– Нет, ерунда. .

– Я тебе брат или не брат? Почему ты мне не доверяешь?

– А ты? – выкрикнул он, с ожесточением откинул назад волосы, рухнул в кресло, вытянув длинные ноги. – Я вижу это своими глазами. То, что происходило когда-то, восемьсот лет назад в этих местах. Сам участвую в событиях, но не могу управлять собой, понимаешь?

Я неуверенно кивнул. Я ровным счетом ничего не понимал.

– Это похоже на то ощущение, когда ты читаешь по второму разу детектив: события уже известны, сейчас произойдет новое убийство, а сыщик-идиот глядит совсем в другую сторону…

– И к какому выводу ты пришел?

– К выводу? Скорее, к подозрению. Наверняка это глупо звучит, но… может быть, мои воспоминания связаны с моим прошлым воплощением?

Он начал мерить нашу гостиную длинными шагами, запустив пальцы в волосы, – так он всегда делал в минуты сильного волнения.

– Такие случаи известны. Не так давно в нескольких газетах были сообщения о маленькой девочке из Индии. Она не умела ни читать, ни писать, и ее родители всю жизнь провели в глухой деревне, где грамота не в почете… Но однажды она начала рассказывать о принцессе Бхрикутти Непальской, которая правила страной в конце девятого века. И рассказывала с удивительными. подробностями (позже они подтвердились – нашлись письменные источники в одной из древних библиотек).

Я видел, что Глеб был крайне взбудоражен. История о принцессе, всадники на пустынном шоссе, серебряная стрела, мои собственные видения (пастушок, будто сошедший с картины Нестерова, придорожный камень и древний тракт, уходивший в никуда) – и (проклятое материалистическое воспитание!) неверие… Плевать даже на девочку из деревни, затерянную среди джунглей, – наверняка придурковатые родители возжаждали увидеть в газетах свои фотографии и выдрессировали чадо в соответствии с задачей. Если бы…

Между тем он не сел – рухнул в плюшевое кресло и закрыл лицо руками в каком-то слепом жесте отчаяния.

– Я любил ее, понимаешь? Я не мог ее предать.

Я вдруг прозрел.

– Ты хочешь сказать, что в рукописи, которую ты положил в основу сценария…

– Да, да… Житнев был надежно спрятан среди озер и чащоб, и Батый никогда не нашел бы туда дороги.

– Но ведь нашел же…

– Потому что ему подсказали. В Кидекшской летописи сказано, что Белозерский и Новгородский князья вступили в сговор и открыли путь татарам к Житневу, и те не пошли дальше на север, к Новгороду, а повернули на юг от Игнач-Креста. И Житнев был уничтожен. – Он помолчал. – Вернее, якобы воды священного озера Житни укрыли его – как Светлояр укрыл град Китеж.

– И тебе пришла в голову мысль, будто в прошлом своем воплощении ты был князем Олегом, – закончил я.

– Мысль пришла Марку Бронцеву, после того как он «поработал» со мной.