– А ну как Новгородский князь пришлет подмогу, господин? Вдруг Батый будет разбит – ведь тогда все откроется! Вас-то тронуть не посмеют, а меня – на кол…

Что-то быстро прошелестело – тень в мире теней, предатель отшатнулся в ужасе и почувствовал, как холодная полоска стали коснулась его горла. Кинжал был маленький, почти детский, однако острый – лезвие ощутимо оцарапало кожу.

– На кол, – прошептал ласковый голос, – это еще когда будет. А я – здесь и сейчас. Ты и пикнуть не успеешь… Ладно, не трясись. – И добавил, убрав оружие и по-прежнему глядя в окно: – Пора мне, а то скоро светать начнет, хватятся еще… Понимаешь ли, этот план придумал не я, а другой человек. Поди, догадываешься кто? Догадываешься, по роже видно.

Предатель икнул.

– А вы-то как прознали, господин? Тот улыбнулся – по-мальчишески открыто, почти весело, и это было страшнее всего.

– Обыкновенно. Глупы мы, люди, вот ведь беда. Разум говорит одно, сердце – другое, – он фыркнул. – Никогда не буду таким. План был хорош, блестящ (куда мне такой выдумать!), и он отказался от него! Во имя какой-то там любви! И ведь он гордился своим решением. Так гордился, что не выдержал и рассказал мне. Не прямо, конечно, намеками… Однако я понял.

Лампада перед иконой нещадно чадила, будто сгорало и не могло сгореть невидимое глазу чудище, населявшее комнату.

– И самое главное, – медленно и мечтательно произнес он, – все спасутся… Ну, почти все. Не спрашивай как, я и сам не знаю. Что произойдет? Монахи, летописцы сочинят красивую легенду, припишут чудесное избавление жителей города от Батыя святой Богородице, покажут всех героями (и себя не забудут). А как случится на самом деле… Разве это важно? Главное – я получу то, чего желаю.

Многие в ту ночь ворочались без сна. Князя Олега одолевали невеселые думы. Он резко встал, поняв, что в постели лишь заработает головную боль, зажег светильник и долго глядел на трепещущий язычок пламени.

Рука понемногу заживала. Только иногда, предвещая ненастную погоду, шрам начинал немилосердно ныть, но что за воин, который обращает внимание на такие мелочи. Случалось, Олегу хотелось, чтобы боль была сильнее, – тогда она смогла бы хоть ненадолго заглушить другую боль, душевную, спасения от которой не существовало. Даже время, лучший лекарь, и то стыдливо пасовало… Он слишком хорошо знал, чья рука спустила тетиву и откуда прилетела стрела, оцарапавшая ему висок (а не нагнись он вовремя – так и пробившая бы шею навылет). Воевода Еремей, глядя вслед улепетывавшему мальчишке, досадливо сплюнул:

– Зачем дали ему уйти, господин? Поймали бы – мигом выпытали, кто его подослал.

Белозерский князь не отозвался, хотя точно знал ответ. Лишь нагнулся, зачерпнул снега и провел по лицу, смывая кровь.

Йаланд всякий раз уходил перед рассветом, пока Ольгес еще спал, и, случалось, пропадал когда на день, когда – на неделю. И редко возвращался назад веселым. Ольгес недоумевал, часто приставал с расспросами, отец же только отмахивался либо отделывался общими фразами. И все повторял: «Если что со мной – держись Патраша. Он в беде не оставит».

Патраш Мокроступ учил мальчика странным наукам. Иногда – такому, что впору было испугаться. Учил находить в лесу коренья и травы, дающие способность разговаривать с духами темной стороны. Учил приносить в жертву коварному богу Ильке голову петуха и в брызгах крови на земле, в очерченном кругу, видеть судьбу нужного человека… А зачастую – не только видеть, но и направлять.

– Ты боишься? – как-то спросил он парнишку. Они сидели возле костра в ночном лесу, на крохотной поляне возле обрывистого берега реки. С реки тянуло холодом. Ольгес извертелся, пытаясь приноровиться к тому, что спина его отчаянно мерзла, а лицо пылало от жара костра. Липла надоедливая мошкара. Патраш, однако, ни малейших неудобств не ощущал. Он вообще не замечал ничего вокруг – сегодня созвездие Стожары (Плеяды) ярко светило прямо над головой и деревья казались плоскими, будто вырезанными из бумаги. Сегодня была Ночь Колдовства.

– Нет, – сказал Ольгес. – Но… Мне не по себе.

– Почему? Юноша помедлил.

– Я чувствую, что меня засасывает куда-то, словно в трясину. Я погружаюсь с головой…

– И что? – с интересом спросил Патраш.

– И мне совсем не хочется выбираться на поверхность. Скажи, может, я уже и не человек, а .какой-нибудь болотный черт?

Веселый огонь разыгрался не на шутку. В его отсветах узкое лицо Мокроступа казалось страшноватой маской: нос будто удлинился, черные с сединой космы, перехваченные кожаным обручем, приобрели красноватый оттенок… Он протянул руку, бросил в середину костра ветки сырой ольхи и стал наблюдать, как вода с шипением борется с огнем. Текучее и твердое, сухое и жидкое…

– Ты такой, каким хотел видеть тебя твой отец. Когда-то давно (ты в ту пору еще не родился) Йаланд Вепрь в одночасье потерял все, что имел. Его илем сгорел, и они с твоей матерью долго скитались, словно воры, по собственной земле. А потом, в тот миг, когда ты появился на свет, Ирга умерла… И душа Йаланда почернела, как дерево в пламени. Люди Мстислава до сих пор ищут его повсюду.

– Зачем?

– Якобы Мстислав однажды увидел твою мать во главе свадебного поезда (тебе известен наш обычай: жених должен оберегать невесту от постороннего глаза… Йаланд, стало быть, не уберег) и возжелал ее… Говорят, она была очень красива, – колдун пожевал губами. – Но я думаю, интерес Мстислава заключался в другом.

– В чем же? – спросил Ольгес.

– В тебе.

Ночь посветлела, исчезла поляна на берегу реки, костер вдруг вознесся над землей, на высоту человеческого роста, и принял форму сверкающего шара…

– Что это? – прошептал Ольгес.

– Это божество Древних, – донесся издалека голос Патраша.

– Кто такие Древние?

– Те, кто жил здесь, когда людей было еще совсем мало, они больше походили на обезьян, и одевались они в звериные шкуры. Неизвестно, откуда взялись Древние, у каждого народа на этот счет сложились свои легенды. Кто-то думает, что это боги, за какую-то провинность сосланные на Землю, кто-то – что Древние вышли из глубины Мирового моря. Ижоры уверены, будто они прилетели с неба, из созвездия Конской Привязи (Большой Медведицы). Они были совсем не похожи на людей, но их мужчины взяли себе земных женщин, и племена, которые живут во всех частях света, – это потомки Древних. Не знаю, кто тут прав. Может, и никто.

Голос отдалялся. Теперь он как бы и не звучал – в голове сами собой возникали слова и складывались в образы… Сказочные города с переплетениями путей на разных высотах, непонятные жилища (башенки – не башенки, дома – не дома), все вознесено над землей на ажурных, почти невесомых опорах…

Однако вдруг все переменилось. Что-то темное, страшное появилось на горизонте, точно гигантский змей выполз из пещеры, заполнил небо, подмял под себя землю, и там, где он проползал, она становилась жидкой, будто расплавленное стекло, и застывала – идеально гладкая, бесцветная, лишенная жизни на миллионы лет…

Ольгес испугался и, кажется, закричал – картина перед глазами опрокинулась и раскололась на отдельные фрагменты. Голова больно ударилась обо что-то (оказалось, о камень, на котором только что сидел). Вновь из небытия возникло ночное небо в верхушках сосен и удивленное лицо колдуна. Ольгес поморщился и сел, осторожно дотрагиваясь до затылка.

– Ты действительно видел это, – в голосе Патраша слышалось восхищение.

– Что стало с Древними? – спросил юноша, справляясь с дурнотой.

– Они ушли. Неизвестно, какая беда обрушилась на них… Погибли они все или кто-то сумел выжить.

– Они поклонялись Шару?

– Они создали его. Или скорее получили его в наследство от кого-то еще более могущественного. Древним – тем, кто уцелел в огне войн, пришлось навсегда покинуть свой дом. И теперь Шар – это единственное, что осталось после них.

Патраш замолчал. Костер еще продолжал гореть, но уже затухал, и Стожары переместились на восток, поблекли и растворились в светлеющей рыжеватой полосе. Он рассказал этому мальчишке все, что знал (слышал от отца, а позже – от учителя, а отец – от деда и прадеда, и так на много-много поколений). Теперь Патраш испытывал странную неловкость и (он сам не решался себе признаться) – нечто похожее на страх. Он встретил ученика, во много раз превосходящего способностями своего наставника.