Зато Крампус вершит правосудие. Если плохо себя ведешь – получаешь большую тарелку дымящихся горячих углей. Тебя до крови хлещут розгами. Заковывают в кандалы и тащат вилами из бассейна с чернилами. Таков истинный дух Крампуса. Он может сколько угодно прятаться под маской хипстерской благотворительности, но в глубине всегда таится правосудие. И в этом – его притягательность.

– Легко, – сказала Гризельда. – Парень, ты вел себя, как осел, и потому, пока эти две дамы тебя не простят, будешь выглядеть вот так…

Она потянулась губами к щеке Рота и запечатлела поцелуй, не убирая кинжала от его шеи. Когда Гризельда отстранилась, Рот начал изменяться. На лице проросли серые бакенбарды. Шея удлинилась, нос расширился и вытянулся. Голова Рота превращалась в голову животного.

Да, я мечтала о волшебстве, мечтала прогнуть реальность. Но теперь, глядя на то, что происходит, я спрашивала себя: а что, если реальность согнется настолько, что сломается?

Друзья Рота переглянулись, потом посмотрели на нас с Гризельдой, будто пытаясь понять, кто и чем их напоил. Но мы все с одинаковым изумлением наблюдали за происходящим.

Рот закричал по-ослиному, когда Гризельда убирала нож. Спотыкаясь, он направился к своим друзьям, но те заорали и рванули к двери трейлера. Силке придвинулась ближе к Пенни, которая, похоже, была напугана не меньше моего.

Иоаким обнял Рота. В его глазах плясали лукавые искорки.

– Ой, да брось, не все так плохо. У тебя отличная шерсть и прекрасный нос. Намного лучше предыдущего. Готов поспорить, такая судьба тебе вскоре понравится.

Оскар с интересом потянулся к одному из дергающихся ослиных ушей, а когда Рот отпрянул, захохотал.

– Блин, прямо как в «Гарри Поттере»!

– Это невозможно, – сказала Врен, хохоча. Она все еще стояла в лифчике и трусиках, уперев одну руку в бок, будто сошла с пин-ап открытки сороковых годов. – Слишком хорошо, чтобы быть правдой.

Но это было возможно. И мы были достаточно пьяны, чтобы повестись на это. В голове проносились мысли о том, что, если теперь у Рота и правда ослиная голова, значит, волшебство существует. И козлиные ноги Иоакима, наверное, не часть костюма. И когда я оставляла молоко для фей, наверное, нужно было мыть миску каждый раз. Загнав эти мысли на задворки сознания, я занялась восстановлением праздничного стола. Нельзя же было просто стоять и беситься до конца своих дней. Друзья помогли вытереть разлитый пунш. Я промыла сыр, сняла верхний слой хумуса. На кухне обнаружились небольшие запасы чипсов, и я наполнила ими миски. Большинство бутылок остались целы. Некоторые закуски уже было не спасти, но учитывая, что магия оказалась реальной и волшебные существа пожаловали к нам в гости, я все равно была готова считать вечеринку успешной.

Исидор перелил прозрачную жидкость из своей бутылки в бокалы для аперитива, стоявшие на стойке в бабушкиной кухне. Напиток, отдававший чабрецом и тмином, обжигал горло. Гризельда научила нас застольной песне, и мы принялись горланить, танцевать, крутиться и скакать по мебели.

Кто-то нашел яблоко, чтобы покормить Рота.

Около полуночи мы включили канал MTV, где показывали, как новогодний шар опускается на Таймс-сквер, и стали считать вместе со всеми.

Десять. Девять. Восемь. Семь. Шесть. Пять. Четыре. Три. Два. Один!

Мы завизжали и стали дудеть в бумажные дуделки, обниматься и целоваться. Все горланили «За дружбу прежних дней», а Исидор пел строки, которых я не знала: «С тобой топтали мы вдвоем траву родных полей. По кружке старого вина – за дружбу прежних дней». А потом я очутилась в коридоре, целуя Иоакима – парня, которого я почти не знала; парня с именем, которое я выдумала; парня, который мог оказаться демоном, духом или опасной галлюцинацией.

В голове все поплыло. Вплетаясь пальцами ему в волосы, я прижала его к стене. Он ловил ртом воздух, а я, притягивая его губы к своим, понятия не имела, что творю.

Потом Ахмет сменил плейлист на более громкий, безумный и полуночный, и мы снова пустились в пляс. Мы танцевали и пили, пили и танцевали, пока музыка не закончилась, а Ахмет не уснул под столом, обнимая Гризельду.

В пять утра я очнулась на улице, скрючившись на стуле и кутаясь в побитое молью шерстяное пальто из бабушкиного чулана. Солнце начало согревать замерзший горизонт, его луч упал в стоящий на столе бокал коричного шнапса, и на просвет он стал такого же цвета, как нос олененка Рудольфа.

Иоаким курил табак из луговых трав. Он нашел где-то бутылочку с мыльными пузырями, и теперь наполнял дымом хрупкие переливающиеся шары и улыбался, глядя, как они уплывают навстречу рассвету.

Он был так красив, что это даже раздражало. Мне всегда нравились обычные парни: плотные и долговязые, с плохими стрижками и едва пробившимися усиками, с кривыми зубами и прыщавой кожей. Наверно, никто в это не поверит, но неприкрытая сексуальность Иоакима меня как-то смущала. Он был как картина, которую хочется сжечь, чтобы только перестать на нее пялиться. Медно-золотые волосы и медно-золотые глаза. Вьющиеся волосы. Он выглядел, как экспонат в музее, на который можно смотреть, но прикоснуться к нему нельзя.

Я помнила медленное движение наших теплых губ.

– Почему Иоаким? – спросила я.

Он посмотрел на меня немного пьяным и слегка озадаченным взглядом. Я обрадовалась, что, кем бы он ни был и как бы ни выглядел, он тоже мог напиться в хлам на Новый год.

– Я имею в виду твое имя, – пояснила я.

Он рассмеялся, откинув голову.

– Ты же заключила договор со вселенной, помнишь?

От этих слов по спине у меня пробежала дрожь. Я даже не помнила, что именно я сказала или обещала, но я знала, что сделала это.

– И вселенная меня услышала?

– Не-а. – Мыльный пузырь у него над головой лопнул, создав сверхновую звезду из дыма, которую тут же развеяло ветром. – Зато я услышал. Многие существа слышат такие опрометчивые предложения.

– И что ты хочешь?.. – я застыла в тревоге, пытаясь собраться с мыслями, хотя они и были затуманены алкоголем.

Иоаким помотал головой, легкомысленно улыбаясь.

– Ничего. Просто вспомнил это имя, когда увидел тебя в День Крампуса. У нас, в отличие от вас, нет постоянных имен. Исидора и Гризельду по-разному называли раньше, по-разному будут называть и впредь. Имена к нам почему-то не пристают. Но мне нравится, как звучит «Иоаким», и я знаю, что тебе это тоже нравится.

Я попыталась представить, как имя сползает с меня, будто ему не за что зацепиться. Это казалось неправильным, как будто теряешь свою тень. Я всегда была Ханной и не могла представить, как это – не быть ею.

– Почему ты вообще там появился?

– На Дне Крампуса? – он рассмеялся и ответил низким гортанным голосом: – Хотел побыть среди людей в своем настоящем обличье. Замечательная выходка, тебе так не кажется?

– О, да. Определенно.

Я отпила из бокала. На вкус напиток был похож на густой сироп из топленых коричных сердечек. Интересно, кто его принес? Интересно, почему я решила выпить его? – подумала я, делая еще глоток.

– С меня подарок, – произнес Иоаким, нарушая тишину. – Гризельда свой уже вручила, Исидор тоже. Теперь моя очередь. Просто скажи, чего ты хочешь, и я сделаю все, что в моих силах, чтобы осуществить его.

Его предложение меня рассмешило.

– Я рада, что вы пришли. И превращения Рота в осла было более чем достаточно.

– Мой народ часто умоляют об одолжениях, но редко приглашают принять участие в празднике, – в словах Иоакима слышалась скрытая усмешка, будто он был серьезен лишь наполовину. – Позволь мне сделать тебе подарок в обмен на такой радушный прием.

– Ладно, – сказала я, отступая и оглядываясь на трейлер. Оттуда доносилась тихая музыка, люди сновали туда-сюда. Похоже, у них открылось второе дыхание. Значит, вскоре кто-нибудь выйдет на улицу и затянет нас обратно в пучину пост-поствечеринки. А потом я рухну на бабушкину кровать вместе со всеми, кто на ней поместится. Вот-вот наступит утро, а я откуда-то твердо знала, что Иоаким, Гризельда и Исидор исчезнут с первыми лучами света подобно тому, как роса испаряется на солнце.