– Да, моя милая, как было бы тяжело, если бы бедняжке Изабелле пришлось остановиться не в Хартфилде, а где-нибудь еще.

Мистер Вудхаус никогда не считался с братскими правами мистера Найтли или с чьими-нибудь правами на Изабеллу, кроме своих собственных. Некоторое время он сидел, погруженный в раздумья.

– Но я не понимаю, зачем бедняжке Изабелле возвращаться так скоро? – воскликнул он наконец. – Ведь вернуться нужно ему, а не ей! Знаешь, Эмма, думаю, мне удастся уговорить Изабеллу побыть у нас подольше. Она с детьми может остаться и погостить в свое удовольствие.

– Ах, папенька! Вы так и не привыкли к замужеству Изабеллы и, боюсь, никогда не привыкнете. Изабелла не может остаться, если ее муж уезжает.

Признавая справедливость ее слов, мистер Вудхаус не спорил. Как бы это ни было неприятно, ему оставалось лишь покорно вздыхать; Эмма поняла, что батюшка сейчас опечален раздумьями о необходимости для его старшей дочери повсюду следовать за мужем, и поспешила направить его мысли в другую сторону, пытаясь поднять ему настроение.

– Пока мои сестра и брат будут здесь, Харриет должна бывать у нас как можно чаще. Вот увидите, она будет в восторге от детей. Ведь мы очень ими гордимся, верно, папенька? Интересно, кто покажется ей более хорошеньким, Генри или Джон?

– Да, интересно! Бедняжечки, как им тут будет хорошо! Знаете ли, Харриет, им очень нравится в Хартфилде.

– Нисколько не сомневаюсь, сэр. Как может кому-то здесь не понравиться?

– Генри очень хорошенький мальчик, а Джон очень похож на свою маму. Генри старший, и назвали его в мою честь, а не в честь его отца! Джона, второго, назвали в честь отца. Возможно, кое-кто удивится, почему в честь отца не назвали первенца, но Изабелла пожелала, чтобы его назвали Генри, – ах, какая она заботливая! И притом Генри такой умненький мальчик! Впрочем, оба малыша на удивление умны, но такие озорники! Встанут, бывало, возле моего кресла и просят: «Дедушка, не дадите ли веревочки?» А один раз Генри попросил у меня ножик, но я сказал ему, что ножики делают только для дедушек. Мне кажется, их отец частенько бывает с ними строг.

– Он только кажется вам строгим, – возразила Эмма, – потому что вы сами так мягки. Но если бы вы сравнили его с другими отцами, вы бы не считали его суровым. Он хочет, чтобы мальчики были крепкими и здоровыми; если они не слушаются, балуются, он иногда позволяет себе резко одернуть их. Но он любит их всем сердцем! Определенно мистер Джон Найтли – любящий отец. Дети его обожают.

– А потом является их дядюшка и подбрасывает их до потолка! Это так страшно!

– Но им, папа, это нравится: они буквально визжат от восторга. Для них это такое наслаждение, такая радость, что, если бы их дядюшка не установил среди них очередь, малыш, которого он подбрасывает первым, ни за что не уступил бы своего удовольствия другим.

– Ну, вот этого я понять никак не могу.

– У всех так, папенька. Одна половина человечества никак не поймет радостей другой половины.

Позже, в тот момент, когда девушки уже прощались, чтобы снова встретиться в четыре часа за обедом, как обычно, в гостиную вошел автор несравненной шарады. Харриет отвернулась, но Эмма сумела принять его со своей обычной приветливостью. По его виду Эмма, со свойственной ей проницательностью, тотчас поняла: жребий брошен, ставки сделаны. Она вообразила, что он пришел посмотреть, как продвигается дело. Он, однако, явился под удобным предлогом – спросить, сможет ли мистер Вудхаус вечером обойтись без него, или же на него в Хартфилде рассчитывают. Если на его присутствие рассчитывают хоть в малейшей степени, он, безусловно, придет, если же нет… его друг Коул так давно зазывает его к себе на обед и придает этому такое значение, что он условно пообещал ему прийти.

Эмма поблагодарила мистера Элтона за доверие, однако не могла согласиться с тем, чтобы он разочаровывал своего друга: разумеется, ее батюшка способен составить партию и без мистера Элтона. В ответ мистер Элтон еще раз выразил готовность отказаться ради них от обеда у друга – Эмма вновь отклонила его жертву; и только когда он уже собрался откланяться, она взяла со стола листок бумаги и подала ему:

– А! Вот, кстати, та шарада, которую вы столь любезно нам оставили. Спасибо за то, что разрешили ее прочесть. Мы в таком восторге, что я позволила себе смелость записать ее в альбом мисс Смит. Надеюсь, ваш друг не обидится? Разумеется, я записала лишь первые восемь строчек.

Очевидно, мистер Элтон не нашелся что ответить. Вид у него был довольно смущенный, даже сконфуженный; он пробормотал что-то о «чести», бросил взгляд на Эмму, потом на Харриет и затем, увидев, что раскрытый альбом лежит на столе, взял его и принялся очень внимательно читать. Чтобы замять неловкость, Эмма, улыбаясь, заметила:

– Вы должны передать своему приятелю мои извинения. Но такую хорошую шараду нельзя ограничивать лишь одним или двумя читателями. Ваш друг может быть уверен: раз он пишет с таким изяществом, ему нечего бояться отказа.

– Без колебаний признаю, – медленно, дрожащим голосом отвечал мистер Элтон, – без колебаний признаю… по крайней мере, если мой приятель чувствует то же, что и я… у меня нет ни малейших сомнений в том, что, доведись ему узнать, какой высокой чести удостоились его скромные стихи, – он снова бросил взгляд на альбом и положил его на стол, – мой друг счел бы, что этой минутой может гордиться так, как ничем в жизни.

Произнеся эту речь, он немедленно удалился. Эмма сочла, что он ушел вовремя, ибо, несмотря на все его добрые и похвальные качества, речам его свойственна была некая напыщенность, от которой ее разбирал смех. Она убежала, чтобы не расхохотаться прилюдно, оставив Харриет наслаждаться нежными и более возвышенными радостями.

Хотя на дворе стояла середина декабря, погода пока еще позволяла нашим подругам относительно регулярно прогуливаться; и наутро Эмме предстояло нанести благотворительный визит одной бедной семье, в которой были больные. Жили они неподалеку от Хайбери.

Путь к уединенному домику пролегал по так называемой Пастырской дороге, которая отходила под прямым углом от широкой, хотя и беспорядочно застроенной главной улицы. На этой дороге, как следовало из названия, находилось благословенное жилище мистера Элтона. Вначале надо было миновать несколько жалких лачуг, а потом пройти по дорожке примерно с четверть мили до домика приходского священника: домик был старый и не слишком крепкий и стоял почти вплотную к дороге. Дом священника не мог похвастаться выгодным местоположением, однако стараниями настоящего хозяина он изрядно похорошел. Учитывая все обстоятельства, нашим дамам невозможно было миновать домик, не замедлив шага и не окинув жилище священника любопытными взорами. Эмма заметила:

– Вот и он. Сюда однажды вы и переселитесь вместе со своим альбомом загадок.

Харриет почти одновременно воскликнула:

– Ах, какой миленький домик! Какой хорошенький! А вон и желтые занавесочки, которыми так восхищается мисс Нэш.

– Сейчас, – сказала Эмма, когда они миновали дом мистера Элтона, особо выделив слово «сейчас», – я нечасто хожу этой дорогой. Но потом у меня будет стимул, и я постепенно изучу до мелочей все живые изгороди, ворота, пруды и подстриженные деревья в этой части Хайбери.

Как выяснилось, Харриет прежде ни разу не бывала у домика священника, и ее любопытство было настолько острым, что, принимая во внимание все внешние и внутренние обстоятельства, Эмме ничего не оставалось, как приписать любопытство подруги ее любви. Ведь заметил же мистер Элтон в ней живой и острый ум!

– Что бы нам такое сочинить, чтобы зайти? – сказала она. – Не могу придумать ни одного благовидного предлога: ни служанки, о которой я хотела бы навести справки у его экономки, ни записки от моего отца.

Она поразмыслила, но так ничего и не придумала. После того как обе несколько минут помолчали, Харриет заметила: