— Здравствуйте. Как он? — спросил Назимов у врача, что сидел, склонившись над раненым.

У стены вытянулся охранник. Над столом с лампой приподнялся седоватый чиновничек в синих очках — стенографист.

Доктор был свой, из ведомства дворцовой полиции. Из-под халата виднелись форменные брюки с кантом.

— В шесть тридцать ввел ослабленную дозу адреномола, чтобы привести в чувство. Были спазмы, немного побредил. Он и сейчас в возбужденном состоянии, но сознание полностью восстановлено. Вы не глядите, что глаза жмурит. Можете задавать вопросы. Однако не затягивайте. Скоро опять уплывет. Большая кровопотеря, сотрясение мозга…

Стул врач освободил. Отошел к стене, чтоб не мешать. Назимов кивнул стенографисту: приготовиться. Сел к кровати, поручик встал у начальника за спиной.

Глаза арестованного открылись, скользнули по лицу полковника и остановились на Романове, сузившись от ненависти.

— Отойдите, Алексей Парисович. Нервируете, — попросил Назимов.

Поручик сделал несколько шагов в сторону, чтоб оказаться вне поля зрения курьера.

— В чем цель задания? — спросил тогда Назимов.

Чиновник быстро зашуршал карандашом, раскидал по листу диковинные закорючки.

«Не ответит, — подумал Алексей. — Этот будет молчать».

Ошибся он лишь отчасти. Связной облизнул языком почерневшие губы, его глаза горели лихорадочным блеском.

— Ни на какие вопросы. Отвечать. Не буду.

Речь была глухой, отрывистой.

— Договорились, — легко согласился полковник. — Но на отвлеченные-то темы мы поговорить можем?

— Валяйте.

Доктор шепнул Алексею:

— Ему очень хочется поговорить. Действие адреномола. Распирает от гипердинамии, а двигать конечностями он не может.

— Вы, вероятно, немец? — мирно поинтересовался полковник.

— Русский.

Назимов сделал вид, что изумлен.

— Как же так? Русский — и вредите России? За что ж вы ее так ненавидите?

— Неправда. — Рот лежащего всё время дергался, но слова срывались скупо, будто их бо́льшая часть прожевывалась и проглатывалась. — Я патриот России.

— Интере-есно, — опять поразился Назимов.

Врач произнес в самое ухо:

— Поживей бы надо. Скоро у него сознание отключится.

— Господин полковник знает, что делает. Не мешайте! — шикнул Алексей, и доктор обиженно умолк.

Раненый цедил по капле:

— Что вам. Интересно? Патриот — это человек. Который хочет. Чтобы Родине было лучше. Так?

— Безусловно.

— России будет лучше. Если она проиграет. Эту войну.

— Ах вот как? Можно узнать, почему?

— Можно. Избавимся. От самодержавия. Станем частью Европы. Живи я сто лет назад. В восемьсот двенадцатом. Наполеону бы помогал. Победи тогда французы. У нас крепостное право. На полвека раньше бы отменили. И жили бы сейчас. Не хуже европейцев. — Глаза раненого начинали уходить под лоб. Голос сделался едва слышен, связь между кусками фраз стала нарушаться. — Суконная… Посконная… Дикость и невежество… А эти сытые, жирные, чистенькие… Сволочи… Поленька… Голова… Голова…

И дальше залепетал что-то вовсе бессвязное.

— Я предупреждал, что поживее нужно, — с достоинством заметил доктор. — Вот, забредил. Жирные какие-то полезли. Поленька. Только зря время потратили, господин полковник.

— Не зря, — сказал Назимов, поднимаясь. Вид у него был озабоченный и задумчивый. — Каково, Алексей Парисович? Что скажете?

— Не похож на шпиона. Скорее анархист, большевик или эсдек-интернационалист, но последнее вряд ли, — предположил Романов, которому на петроградской службе пришлось изучить взгляды и методику всех политических группировок, противостоящих войне.

Результативность первого допроса была неплохая. Кое-что вроде бы начинало проясняться.

— Будет бредить — записывать каждое слово, — велел он стенографисту.

— У меня смена, — проблеял тот, хлопая под очками ресницами. — Отдохнуть нужно, покушать. Через шесть часов снова заступаю. Но я всё передам сменщику.

— Ничего, Филюшкин проконтролирует, он сотрудник опытный. — Полковник кивнул на охранника. — Пойдемте-ка, Алексей Парисович, обменяемся мнениями.

В коридоре, когда рядом никого не было, Назимов сказал:

— Похоже, что немцы-то ни при чем. Это наши желябовы к его величеству подбираются. С одной стороны, иметь дело с дилетантами, конечно, проще. Но от фанатиков можно ожидать всякого. Вы что молчите?

— Не готов к выводам, — ответил поручик.

— Скверные новости, господа интернационалисты. Подтверждение насчет завтрашнего числа не получено…

Зепп помедлил, прежде чем сообщить известие еще более паршивое. Обвел взглядом группу.

Расположились они в маленьком доме на окраине Могилева, подальше от патрулей, постов и агентов военной контрразведки, охраняющих Ставку: пятнадцать управлений, комитеты с канцеляриями, всевозможные штабы и ведомства — артиллерийское, морское, инженерное, транспортное, интендантское, казачье, военно-воздушное и прочая, и прочая.

А здесь, на отшибе, благодать. Свежий воздух, коровки пасутся, петухи кричат. Пасторальная идиллия.

— Значит, акция отменяется? — спросил Маккавей.

Спросил хорошо, без облегчения в голосе, а наоборот, разочарованно. И остальные «интернационалисты» тоже были явно расстроены. Это майора порадовало. От такой команды можно не утаивать правды.

Тут были все кроме Ворона и Балагура. Китаец, как обычно, дремал. Тимо зашивал рукав куртки — фон Теофельс зацепился, когда слезал с дерева.

— Пока не знаю. Мы в любом случае будем наготове. Но нужно готовиться к худшему… Ворон не вернулся с задания.

— Арестован? Предал? — быстро спросил еврей.

Остальные ничего не сказали. Просто замерли.

— Нет, не предал.

Маккавей прищурил колючие глаза:

— Откуда вы можете это знать?

— От верблюда, — огрызнулся Зепп.

Он пребывал в сильном раздражении. Всё его бесило: и чертов умник со своими вопросами, и невозмутимость Чуба, и зарумянившиеся щечки ясновельможного Кмицица, и Финн, засмеявшийся «верблюду», — никогда этой остроумной шутки не слышал, болван.

Нервы у майора были живые, не железные. Давно уже он так самоубийственно не рисковал. Когда связной не вернулся к назначенному сроку, по всем правилам нужно было немедленно сменить квартиру. Зепп этого не сделал и теперь не мог быть уверен, что тихую улицу не окружили кордоны русской контрразведки.

Но уходить Теофельс не стал, потому что, если Ворон взят и развязал язык, операция всё равно провалена, а коли она провалена, зачем жить дальше? Плестись с поджатым хвостом к начальству, жаловаться на роковое стечение обстоятельств? Это не для Йозефа фон Теофельса. Лучше уж загреметь под фанфары.

Под полом, в погребе, лежат триста килограммов динамита, остались в наследство от прежних обитателей конспиративной квартиры. В прошлом году, когда русская Ставка обосновалась в Могилеве, была у начальства дурацкая идея устроить серию взрывов, чтобы дезорганизовать управление противника в критический момент наступления. Эффект получился бы прямо противоположный. В русских окопах шутят: «Наши штабы — секретное оружие кайзера». Без ежечасных могилевских телефонограмм и телеграмм, корректирующих и отменяющих друг друга, командующие армиями и корпусами воевали бы толковей, не на кого было бы перекладывать ответственность. И вообще, чего ради взрывать русское штабное начальство? Кому нужно, чтоб вместо старых тыловых генералов пришли фронтовые волки, всякие Брусиловы с Корниловыми?

Слава богу, замысел подорвать могилевское бумажное царство был похерен, но взрывчатка — вот она. Если она вся шарахнет, не останется ни концов, ни следов, ни могилки. Улетит майор фон Теофельс к облакам, прихватив с собой и соратников, и агентов контрразведки, и пару соседних улиц в придачу.

— Ворон нас не выдал. Иначе мы бы тут сейчас не сидели, — сказал Зепп не столько для членов группы, сколько для собственного успокоения. — Скоро вернется Балагур, он всё выяснит. А вы, друзья, вот что… Отправляйтесь на резервную квартиру в Жлобин. Адрес вы знаете. Ждите меня. Не появлюсь до рассвета — уходите.