Вьюн, не глядя в глаза, кивнул.

— Ты должен определить нужный. Среди обломков. Может быть, в полной темноте.

Опять кивнул.

— Как будешь определять? Повтори.

Теперь Вьюн зевнул. Ответа майор не дождался.

— Бородка. Погоны с двумя просветами и вензелем. Помнишь?

Припухлые веки вовсе сомкнулись.

Зепп задумчиво почесал подбородок.

— Знаешь песенку: «Жили у бабуси два веселых гуся. Один белый, другой серый, два веселых гуся»? Ты какого гуся хочешь, белого или серого?

— Белого, — сказал китаец фальцетом.

— Исполнишь всё, как надо, будет тебе белый.

Услышав голос Вьюна, Теофельс успокоился. В агентах-наркоманах, если уметь с ними обращаться, есть свои плюсы. Не человек, а машина. Подливай вовремя топливо, и будет функционировать без сбоев.

Превосходную систему стимулирования порекомендовали специалисты из химического отдела. Два сорта опиума: сероватый, средненькой очистки, для будничного употребления, и белый, высочайшего сорта, для поощрения. В качестве наказания — вообще никакого не давать, но это мера крайняя, рискованная. Китаеза может сбежать. Или наброситься. Бр-р-р, не дай бог.

— …Теперь извольте обратить внимание вот на что.

Романов следил за секундной стрелкой по своему «Буре».

— Дистанция между солдатами оцепления сто шагов, так? Возьмем за точку отсчета столб.

Он показал на верстовой столб с отметкой 799. Назимов кивнул. Офицеры стояли в тамбуре. Дверь была открыта, поручик спустился на нижнюю ступеньку и высунулся, держась за поручень. Он собирался продемонстрировать Назимову, что при замедлении скорости движения — например, на изгибе трассы — от жандарма до жандарма вагон идет целых двенадцать секунд.

Железнодорожно-жандармский полк для охраны августейших маршрутов был недавно сформирован из двух гвардейских частей: полевого жандармского эскадрона и Собственного его императорского величества железнодорожного полка, сильно усохшего из-за отправки на фронт бронепоезда «Хунхуз».

— Господа, с ума вы сошли! Холодно! Не август же! — послышался сзади недовольный голос.

Это был пресс-атташе, перешедший из соседнего вагона — вероятно, возвращался с завтрака.

— Извините, господин Сусалин, это только на ми… — сказал было полковник, но журналист уже исчез.

— Двенадцать секунд, — констатировал Романов. — Видите? А теперь извольте перейти на ту сторону.

Они закрыли дверь слева, пересекли тамбур, и Алексей тоже высунулся наружу.

— С этой стороны, Георгий Ардальонович, оцепления вообще нет.

— А зачем оно? По инструкции жандармы охраняют полотно дороги, вытянувшись цепью вдоль линии следования. Двухстороннее оцепление потребовало бы еще одного полка!

— Даже двенадцатисекундный интервал дает возможность хорошему снайперу, затаившемуся в кустах, произвести прицельный выстрел. Что же говорить о той стороне поезда, где охранение вообще отсутствует? Между прочим, окна пассажирских купе все выходят вправо. То есть получается, что государь император, сидящий у окна, ничем, кроме закаленного стекла, не защищен. Сейчас существуют винтовки с особым патроном, который способен и бронеавтомобиль продырявить.

— Черт, правда! — воскликнул полковник.

— Предлагаю, во-первых, всегда ставить оцепление только справа по ходу движения, а не так, как заблагорассудится жандармам исходя из условий местности. Во-вторых, на участках, где поезду приходится сбрасывать скорость, интервалы сократить. Из соображений безопасности хорошо бы на таких участках ужать дистанцию хотя бы вдвое.

Георгий Ардальонович тоже высунулся. Приближался следующий верстовой столб, 800-ый. Одно из купейных окон было приспущено, снаружи полоскалась занавеска.

— Сусалину жарко, — заметил полковник. — А сам только что на холод жаловался.

Из окна вылетел скомканный лист бумаги, пролетел мимо, покатился под насыпь.

— Опять он за свое! Предупреждал ведь!

— Вы слишком мягко, господин полковник. Позвольте я сам ему скажу, без дипломатий.

Навстречу сердитому поручику камер-лакей Федор катил столик с самоваром и стаканами.

— Господин Сусалин! — еще издали рявкнул Романов, видя, что дверь купе № 3, как обычно, распахнута.

— Их там нету-с, — сказал слуга.

— Как это? Только что был!

Алексей заглянул — действительно, пусто. Только ветер трепал белую штору.

— Так точно, были-с. Вошли на секунду и тут же вышли-с.

— Вошел и вышел? На секунду?!

У Романова перехватило дыхание. Он развернулся, бросился назад в тамбур.

Полковник закрывал дверь вагона.

— Погодите!

Поручик бесцеремонно отодвинул старшего по званию, спустился на самую нижнюю ступеньку и стал примериваться к прыжку.

— Вы что?! — вскричал Назимов.

— В Могилеве объясню! Сейчас некогда!

Набрал воздуха, справился с колыхнувшимся в груди страхом и скакнул на насыпь. Главное — удержаться на ногах первые два шага.

Получилось!

Алексей перекувырнулся — как в гимнастическом зале, на пробковых матах, покатился вниз. Пару секунд полежал, прислушиваясь к собственному телу. В нескольких местах оно болело и саднило, но не тревожным образом. Пустяки — ушибы. Переломов нет.

Поручик встал, отряхнулся, поднялся к рельсам.

Краткосрочный визит пресс-атташе Сусалина в собственное купе, только чтоб скомкать и выкинуть бумажку, да еще возле верстового столба с хорошо запоминающимся номером, выглядел чертовски интересно. Алексей действовал даже не логически, а повинуясь охотничьему инстинкту, развившемуся за два года контрразведывательной службы.

Мимо пронесся последний вагон. Жандармы оцепления один за другим поворачивались и глядели ему вслед — во время движения поезда, согласно инструкции, они стояли к дороге спиной.

— Командира ко мне, живо! — крикнул Романов ближайшему солдату, а сам зашагал в обратном направлении, к столбу.

— Командира! Командира! — пронеслось по цепи.

Навстречу, придерживая шашку, бежал офицер в мерлушковой шапке.

Но прежде чем он оказался рядом, Алексей уже нашел искомое. Белый ком бумаги был виден издалека.

Подобрал, развернул. Еще интересней: листок был совершенно чист. Зачем, спрашивается, его выбрасывать?

Жандармский офицер, тяжело дыша, остановился и с изумлением смотрел, как невесть откуда взявшийся поручик обнюхивает пустую бумагу, лижет языком, бережно прячет под китель.

— Я помощник полковника Назимова.

Романов протянул удостоверение, внимательно озираясь. Место голое, спрятаться совершенно негде. Тогда что же? Курьер явится за листком позже?

— Вы теперь что? — спросил он подпоручика.

— Как положено. Дрезина всех подбирает, подтягиваемся к станции, и до следующего перегона.

— Очень хорошо. Делайте всё, как обычно. Без суеты, без нервозности, по сторонам особенно не пяльтесь.

— А вы?

— Я тут останусь. Только вот что… — Алексей неодобрительно посмотрел на хмурое небо. — Одолжите шинель, а? В Могилеве верну. Видите, я практически в неглиже. Черт знает, сколько мне здесь торчать.

— Конечно. И шапку возьмите.

Жандарм уже раздевался.

— Только зачем всё это?

— Да вот решил устроить пикник на природе.

Смирнов мчал в легкой велодрезине, откинув назад капюшон брезентового дождевика. Холодная морось и встречный ветер его только освежали.

Хорошо Смирнову бывало редко, только когда один — в смысле, совсем один. Чтоб, куда ни кинь взгляд, вообще ни души. Но живешь ведь среди людей, они повсюду. Последний раз он ощущал такую свободу в прошлом году, когда плыл на лодке через Байкал.

Здесь, конечно, не Байкал, но тоже неплохо: пустая земля, надвое рассеченная двойным швом рельсов, жестяное небо. Ясную погоду Смирнов не выносил, маялся. Потому что в тот день сияло предательски ласковое весеннее солнышко, а они с Полиной так давно не виделись. От этого разнежились, потеряли бдительность. И прошляпили слежку. Когда заколотили в дверь, было уже поздно. Поля сказала: «У меня документы в порядке. Ты уходи через чердак, я их задержу». Откуда ему было знать, что нет у нее никаких документов, что она его просто спасает от висельного приговора?