Заметив, как губы Штефана скривились в недоброй ухмылке, я вдруг спохватилась:

– Да, наверное, такие подробности тебе не интересны, извини. Это было так по-детски…

– Нет-нет, продолжай, – растянул он губы чуть шире. – Ты отлично описываешь, очень… характерный портрет создаётся.

Я недоверчиво покосилась на собеседника, но всё же продолжила свой рассказ:

– Мы встречались больше полугода, а потом наступила зима. Всё закончилось так же неожиданно, как выпадает первый снег, погребая останки опавшего летнего величия. Он уехал в свою Находку на несколько недель перед защитой диплома, а вернулся с какой-то девочкой аккуратных манер и телосложения с очень колкими мышиными глазками, которые так и стреляли недобро по сторонам. Он намеренно не сообщил мне о своём приезде, а нашим общим друзьям представил свою спутницу как невесту, с которой они, оказывается, были обручены ещё до его поступления в университет и собирались пожениться после окончания учёбы. Как позднее оказалось, её отец открыл в нашем городе филиал своей компании, куда устроил и доченьку, и будущего зятя.

У них была уже куплена квартира, в которую невеста и поехала, а Желтоглазый отправился в свою съёмную, чтобы собрать вещи и расплатиться с хозяином. Тогда он попросил меня прийти: хотел, видимо, навешать на уши очередной лжи, которую я слушать не желала, ибо на тот момент уже узнала обо всём, но мне важно было услышать хоть что-то. Послушать, что он вообще сможет сказать в своё оправдание. Ко мне внезапно пришло осознание того, что я отдавала и открывалась не только непомерно больше, нежели получала взамен, но, что ещё хуже, это попросту не было ему нужно. Он проводил со мной время лишь от скуки, пока выгодная пассия была далеко, словно не было у меня ни чести, ни достоинства, ни гордости. В голове никак не укладывалось то, что я могла настолько ошибиться, ведь никакой нормальный человек не поступил бы подобным образом с тем, кто к нему относился, как относилась я.

Я умолкла, пытаясь унять дрожь от всколыхнувшейся злости, зачерствевшей со временем и позабытой. Мой лоб рассекла хмурая глубокая складка, а Штефан всё так же неподвижно смотрел на меня, ожидая развязки.

– То была страшная ночь, – ответила я на говорящий взгляд вампира. – Я поняла, что всё-таки чертовски слаба. Желтоглазый встретил меня, сияя своей отвратительной фальшивой улыбкой, пытаясь делать вид, что всё отлично, всё так, как и должно быть. Он не оправдывался, не просил прощения. Тоном человека, совершающего выгодную сделку, он благодарил меня за проведённое время и предлагал и далее оставаться друзьями. «Ну что ты расстраиваешься, было же так хорошо и весело! А теперь настала пора серьёзных дел», – говорил он. О, это лицемерие! Я желала, чтобы он куда-то делся или даже умер, лишь бы не видеть в тот момент этого человека, но сама лишь разрыдалась на его плече и ненавидела себя за это. Терпела поцелуи его осквернённых губ, словно нет у меня человека ближе. Мне хотелось кричать о том, что он меня убил, но мысленно кричала в небеса: «За что, Господи? Ведь я не самый плохой человек на этой планете, чтобы так… я не заслужила!». Но и на это я слышала в ответ лишь безразличное молчание…

– Что ты испытывала к нему? – прервал меня Штефан тоном психоаналитика, изучающего своего пациента, но именно такой прямой, простой вопрос вдруг заставил меня задуматься.

Позднее я осознала, что ради этого вопроса он и поднял данную тему, что моё отношение к бывшему мужчине волновало его куда больше, нежели пережитые эмоции. Но в тот момент я об этом не думала, с головой погрузившись в прошлое.

Про себя я называла Желтоглазого любимым, я любила созданный им образ, но любила ли я его самого, познала ли вообще это чувство за свою жизнь? Проснулись бы во мне вообще чувства к этому человеку, если б он тогда сам не потянулся ко мне просто оттого, что ему не с кем было провести время?

– Я ведь никогда не признавалась в любви, – улыбнулась я. – Конечно же, бывало, все мои поступки просто кричали об этом; я много раз говорила это губами, глазами, стихами, но этих трёх слов никогда никому не говорила вслух… Помню, как чуть было не сделала это ровно перед роковым отъездом Желтоглазого. Я ехала провожать его в аэропорт с настроем и уверенностью, что признаюсь ему в любви. Но когда я увидела человека и заглянула ему в глаза, какая-то невидимая рука зажала мне рот. Я поняла, что сейчас говорить этого не стоит, а позднее момент был упущен. Спустя годы я осознаю, что никогда бы себе этого не простила. Нестерпимо осознавать, что распахнул душу тому, кто этого не достоин.

После нашего последнего разговора я вернулась домой, заперлась в ванной и под душем, чтобы родители не услышали, рыдала так сильно, как ещё ни разу в жизни. Мне казалось, я сорву голос или сердце моё разорвётся, но всё осталось неизменным, лишь душа больше не болела по этому человеку, к которому во мне не осталось ничего, кроме презрения.

– Он, конечно, подлец, – с пренебрежением выдохнул наконец Штефан, оживившись и пожав плечами, – но, по сути, просто обыкновенный человек. Глупый самец. Знаешь ли, за срок, отведённый на человеческую жизнь, очень немногим дано подняться с уровня говорящей обезьяны.

К словам этим было нечего прибавить, ни убавить. Желтоглазый был таков, каков есть, он поступил непорядочно и со мной, и с невестой, но на ход событий и его умысел никто не мог бы тогда повлиять.

– Отчего же меня жизнь так обижает, Штефан?

– Тебя обижает не жизнь, а люди.

Я умолкла и совсем сникла. От потревоженных воспоминаний было больно, и сама себе я казалась сейчас неудачницей, определённо делающей со своей жизнью что-то не то. Штефан наблюдал за моей реакцией, и сталь в его глазах вдруг сменилась каким-то неуловимым выражением, которое порой я видела у своего отца:

– Ну прости, – произнёс он несвойственным ему мягким и ласковым голосом. – Ты такая чуткая, тонко чувствующая, Света. Имя-то у тебя даже сплошь полнится светом… а тянешься всё во тьму. Возможно, сама того не ведая, ты хочешь вытянуть таких ничтожных людей, как этот твой Желтоглазый, за собой на свет или видишь красоту глазами, которые сами её излучают. Но тебе опасно общаться с ними, ведь они никогда не оценят твоих порывов, – и, склонившись ко мне, словно собираясь шепнуть что-то по секрету, добавил: – Ты совсем из другого теста. Береги себя.

Я не могла понять, подразумевал ли он тогда под тьмой и себя тоже. Но к общению с собой он приучал меня, как к наркотику. Именно он без малейших усилий заставил меня рассказать то, о чём я никогда никому не говорила, и я сделала это послушно и легко, словно находясь под гипнозом. Возможно, мне просто нельзя было однажды заглядывать в бездну его глаз, точно поглощающих саму твою душу, но было слишком поздно: бездна уже посмотрела в меня.

Часто мы слушали музыку – самую разную, от классики до современного джаза и альтернативы. Во время одной из современных декадентских песен он однажды пригласил меня на танец – тогда он впервые прикоснулся ко мне. Под красивый клавишный мотив мы медленно двигались посреди пустой гостиной, и я ощущала, как его ладони и пальцы осторожно, но властно двигаются от локтей к плечам и спине, всё глубже вбирая меня в свои крепкие объятия. Я прильнула к его груди, обвила руками его шею, и какая-то пелена застила мой разум, не давая контролировать движения. В тот миг мною правило одно лишь желание прижаться к Штефану ещё крепче, слиться с ним воедино, будто я не смогу дышать, если он вдруг выпустит меня из объятий. Мужской голос, певший поначалу нежно и ласково, набирал силу и гласил теперь о том, что надо целовать губы, пока они ещё алые, надо любить, пока ещё не рассвело, надо тонуть во взгляде, пока он ещё не прозрел. Лицо вампира, строгое и прекрасное в своей неестественности, было так близко, что мне подумалось, будто сейчас он меня поцелует. Мне нестерпимо захотелось, чтобы он меня поцеловал. Однако он лишь испытующе смотрел на меня горящими, немного бешеными глазами и едва заметно улыбался. Казалось, такая пытка лишь забавляет его. А потом он разжал свои объятия, но я осталась жива…