– Вот так.
– Прощу прощения…
Смотрю на еще одну осклизлую тварь, ты-то откуда вылез, тебя кто звал…
– Прошу прощения, я переводил тексты, по моим данным проход закрыт означает…
Бормочет что-то про тупики и запретные пути.
– Я бы такого переводчика в три шеи выгнал, – качаю головой, – кого в переводчиках держите-то?
– Осклизлая тварь чернеет, пятится назад. Черт, только бы его не казнили теперь… хотя… мне-то что, казнят, туда ему и дорога…
– Вот так, да? – кто-то сует мне под нос табличку.
Довольно киваю.
– Еще знаете… значок вот такой поставьте… Это сигнал такой… особого расположения…
Неловко вырисовываю череп со скрещенными костями, обвожу треугольником. Сойдет… Спохватываюсь, рисую еще один знак, черный трилистник на желтом фоне.
Ну что еще, что… отпустите вы меня или нет, гады… А кто вообще сказал, что они меня отпустят, наобещали златые горы, реки, полные вина… Что, зря у них, что ли, холодильнище стоит, так и кажется, откроешь, а там тела…
– Огромное вам спасибо.
– Да не за что.
Жду. Ага, вот оно. Как обещали, выносят оплату, слиточками, раз, два, десять, двадцать… на каждом проба, еще там какие-то номера, все при всем… Главное, с этим не ошибиться, а то меня потом в банке загнобят…
Главное, унести все это сокровище… легко сказать… поднимаю сумку, чуть не валюсь под ее тяжестью… вот что значит, ночь не спал, а когда жрал нормально, вообще не помню, было такое когда-нибудь или нет…
Везут обратно. Вот за это уважаю, где взяли, туда и вернули, все честь по чести. Снова забываюсь, убаюканный покачиванием машины, хоть бы в воздушную яму какую провалились, сон стряхнуть…
Снова тычок в спину. Так, еще раз меня любимого ткнете, такого пинка дам, мало не покажется.
– Людям… должно понравиться?
– Ну конечно. То, что надо.
– Они… придут туда?
– Прибегут.
– А вам…. вам понравилось?
– Безумно, – вымучиваю из себя улыбку, – прямо это… уходить жалко.
Черт, что ляпнул, сейчас скажут – оставайтесь.
Не сказали… тем лучше…
– Дороговатенько вам все это обойдется.
– Ну что вы… под людей… не жалко.
– ДЛЯ людей.
Прошу прощения. Для… людей.
Останавливаемся – в богом забытом переулочке на окраине города, только бы мне теперь с золотишком этим до дома дойти живым. Попросить, что ли, до квартиры проводить, да ну, на хрен, нечего им знать, где я живу… Хотя… они, похоже, и так уже все знают.
– Не стыдно вам?
А? – оторопело смотрю на него. Похоже, ослышался. Или он что-то другое хотел сказать…
– Не стыдно?
– С чего?
– Все-таки… человечество предаете…
– А-а, вы про это… Да ну… одним больше, одним меньше… своя-то рубашка ближе к телу…
– Это что?
– Ну… это так говорят…
Прощаемся. Машина поднимается в небо, большая, блестящая, машу рукой. Кажется, все… придут люди, еще как придут, понравится, да не то слово, понравится… в восторге будут… ловушечка, блин…
Работа такая…
– Подбросите?
Заглядывает в машину, маленькая, шустрая, глазешки черненькие, как две ягоды.
– Куда подбросить? На Луну, или дальше?
Улыбаюсь, подмигиваю.
– Да ну вас…
– Да садитесь, садитесь, барышня, куда скажете, туда и подброшу. Хоть до неба, хоть выше…
Неловко забирается в мой жигуленок, долго дергает ремень, не может пристегнуть, да ты его тихонечко-тихонечко тяни… вот так…
– К Торговому вам?
Смущается, смотрит на меня, маленькая, юркая, в черной шубеечке.
– А вы откуда знаете?
– А я все знаю… работа у меня такая, все знать.
Выворачиваю жигуль – правее, правее, в переулки, мимо пятерки мусорных ящиков с надписью «Продается пятикомнатная квартира со всеми удобствами», мимо облетающих кленов, каких-то школ-садиков, огороженных решетками, за которыми резвятся ребятишки, детки в клетке…
– А вы куда едете, вы же сказали, к Торговому… – смотрит на меня, маленькая, напуганная, блестят глазешки.
– И еду к Торговому, в обход-то быстрее. Там на проспекте две фуры друг в друга врезались… встретились… два одиночества. Так что там сейчас не пройти, не проехать…
– А вы откуда знаете?
– Да говорю вам, работа у меня такая… все знать.
Смотрю на нее, маленькую, тоненькую, стрижечка какая-то замысловатая, что они там, на голове себе делают, прядочка рыжая, прядочка красная, прядочка синяя, реснички в километр, такими ресницами хлопнет, полгорода ветром сдует. Все про тебя знаю, что тебе своих ресничек мало, еще и наращивать их ходила, подружайка тебя какая-то в салон красоты позвала, на тебе учиться ресницы клеить… Ты еще думала, она тебе бесплатно ресницы приклеит, как бы не так, один глаз сделала, тут же снова все отклеила, спасибо, Иришка, всего хорошего…
Это я о чем…
Ну да, что все про тебя знаю. И как ты в Торговом на кассе сидишь, платы за интернет собираешь, боссы твои тарифы задрали, а с людей по старинке плату взяли, теперь у всего района интернет не работает. Они сейчас все к тебе доплачивать придут, и ругать тебя будут на чем свет стоит, хоть ты тут не при чем…
Только ты того еще не знаешь.
А я знаю.
Работа такая, все знать…
Выезжаю со двора, что-то щекочет в голове, притормаживаю, резко, как-то слишком резко, прохожие оглядываются, ты, мол, чего. А я чего, а я ничего… пропускаю юлящий за мной розовый матиз, он резво вырывается вперед, тут же летит кувырком, сбитый черным джипом на перекрестке.
Довольно киваю – самому себе.
– Как это вы… успели… – шепчет, маленькая, напуганная, глазки блестят.
– Что хочешь, Ириска, работа такая, все знать…
– А откуда знаете, что я Ириска?
Говорю тебе, работа такая… и не Ириска ты, а Иришка, а подруги тебя Ириской зовут…
Смотрит недоверчиво, думает, не выскочить ли из машины. Думай, думай, мне все равно… и вообще, я знаю – не выскочишь, не надумаешь, я все знаю.
Работа такая. Еще когда все знал… еще когда этот, Пулий Патриций расхаживал передо мной, заламывал руки, обижался, видно было, и правда на меня крепко обижен…
– Не понимаю, Лукий, что за неуместная гордыня подстрекает тебя отвергнуть мое приглашение, что за нелепая леность мешает тебе посетить мой прекрасный дом. И даже не забивай мой слух оговорками про неотложные дела, знаю я, нет у тебя никаких дел…
– Как-нибудь… в другой раз, – говорил я, – в следующем месяце непременно.
– Что в следующем месяце, если сейчас жаждет сердце мое увидеть милого сердцу друга в моем доме! Для того ли купил я дом в Помпее, для того ли разбил вокруг дома цветущий сад, чтобы теперь лучший мой друг отвергал меня?
– Клянусь тебе, на той неделе непременно…
Что мне та неделя, что тебе мешает сейчас прервать свой путь на пару дней, разделить со мной кров? Я не видел тебя три года, и боги послали нам короткую встречу, чтобы ты снова исчез, только появившись на горизонте?
Кажется, я поссорился с ним тогда. Не помню. Помню, как он уехал прочь, на своей колеснице, нахлестывал раба, который в свою очередь нахлестывал тетриппу…
Я знал, что вижу Пулия Патриция последний раз.
Работа у меня такая – все знать…
– Давно там работаете?
Спрашиваю, уже знаю, скажет:
– Давно.
И знаю, что никакое не – давно, месяц ты там работаешь…
Все про тебя знаю.
Работа такая – все знать.
И что до работы ты сегодня не доберешься, тоже знаю, когда побежишь по Торговому к своей кассе, в зал уже войдет опоясанный человек, уже начнется отсчет времени на его поясе – десять, девять, восемь…
Все знаю.
Работа такая…
Да что у тебя за работа, уже и не видишь ничего кроме своей работы…
Голос – откуда-то из ниоткуда, из прошлого, кто мне это сказал, и когда, уже не помню имени этой женщины, да знал ли я ее имя… нет, знал, работа у меня такая – все знать…
