на правой щеке.

– Ты ж утоп, – угрюмо сказал Тит, недоверчиво разглядывая Хераськин фингал.

– Не-а, – протянул Хераська. – Утоп не я, а Кузя. Правда, поначалу спасатели меня опознали. А я пьяный на элеваторе дрых. А утоп Кузя, ветеринар. Не я! Недоразумение.

– Сам ты недоразумение, – Тит икнул. – А ко мне вот бомба в огород залетела…

– Врешь!? – Хераська бесновато завращал зрачками. – Врешь, поди?

– Чего мне врать-то? Хотел было тебя кликнуть, чтоб подсобил, а ты утоп.

– Утоп не я, Кузя.

– Знаю уже. Скажи лучше, как это тебя угораздило, – Тит указал на щеку, Хераська тут же поморщился. То ли от боли, то ли от неприятных воспоминаний.

– Не помню, – честно солгал он. Накануне его крепко отдубасили пятеро дачников за то, что тот обблевал привязанного к «Москвичу» пуделя. Так, слово за слово, они добрели до Титова огорода, а после беглого осмотра места происшествия Тит отправил Хераськуотсыпаться к себе на веранду. А сам принялся за дело.

Бомбу он решил приспособить под душевой титан – сбить с нее капсулу, вычистить внутренности, вытрясти порох, если таковой имеется, наполнить водой. Водрузить ее на блоки чуть выше уровня земли – для того, чтоб костерок под ней разводить, водичку нагревать в сырую погоду, а рядом яму вырыть, досками струганными обложить. Душ будет что надо! Титан-«томагавк» нагреешь, нырнешь в земляную «кабинку», повернешь краник, а из лейки над головой водичка теплая на тебя – чем не банька!?

В тот же день все Ендовище разузнало о Титовой бомбе. Поглазеть приходили целыми семьями, будто на экскурсию в столичный зоопарк. Бомба не кусалась, не строила рожи, и селяне воспринимали ее спокойно. Молча, лузгая семечки, смотрел люд, как Тит мастерит что-то

на огороде, копает, бомбу рулеткой обмеряет. И икает. Жалобно так икает.

Однажды пришли к нему рыбаки. Хотели бомбу купить, пока Тит ее вконец не испортил, да вовремя передумали. Втолковал им Тит, что нельзя такой дурой рыбу глушить – все село разнесет!

Согласились рыбаки, самогонки тяпнули и пошли с миром – сети у участкового выпрашивать.

В другой день зашел новый председатель. Интересовался, не надо ли саперов иль взрывников. Убедившись, в народно-хозяйственной важности бомбы, оставил Тита в покое.

Через неделю – на удивление местной публике – в огороде Тита уже возвышалось неуклюжее сооружение, напоминавшее кому немецкий рейхстаг после взятия, кому разворованную военную базу со всеми вытекающими выводами – «Как бы на тебя, Тит, оккупанты аглицкие не ополчились. Ведь вычислют баню твою ракетную, как пить дать вычислют. А тогда и пальнут по нам как по Белгороду».

– По Белграду, – поправлял Тит, любуясь строением. – По нам не пальнут, испужаются.

Ему возражали, а наиболее светлые деревенские головы вспоминали Хусейна. Бывал тогда в деревне студент один, практикант-агроном. Все книжки толстые читал, ликбез селянам устраивал. Сказывал он, что в незапамятные времена Ирак называли Вавилоном…

– Баб-Илу, – повторял студент, и слова накрепко оседали

в деревенских головах. – Это Вавилон, врата Бога, значит. Так говорилШаркалишарри, аккадский царь. Вот и думайте, если американцы пускают свои ракеты в самые Божьи врата… У нас в СХИ даже шутка была – мол, по воротам бил Клинтон!

Практикант горделиво отбрасывал назад челку и продолжал, обращаясь уже непосредственно к Титу:

– Знаете, Тит, ничего у них не свято. Доллар – вот их Господь! Ничего м не стоит взять да и накрыть целый народ атомным грибом, как японцев в сорок пятом…

И студент подолгу рассказывал – со всеми подробностями, будто сам свидетель, – что же все-таки сотворили Штаты с бедными япошками. Тит помнил эти беседы, но значения придавал им не больше, чем найденной на свалке плюшевой кукле с глупыми наивными глазенками.

Хераська тронул Тита за плечо.

– Что задумался? Плесни-ка лучше самогону, выпьем, за жисть потолкуем.

– Да за какую жисть толковать-то, нету никакой жисти, одна Поебень-река, – отрезал Тит, протягивая соседу кружку.

– Я и говорю: не жисть, а сплошная поебень, – Хераська удрученно опустошил кружку, через 10 минут повторил, через 20 – улегся в яме спать, перед этим обдав бомбу непереваренными помидорками.

Тит не стал беспокоить Хераську – пусть себе спит, намаялся! Взбил дедову перину, но прежде чем окунуться в сладкий сон, подумал о том, что завтра хорошо бы отбить, наконец, капсулу и выпотрошить капсулу. Как-никак, пора водой заливать, баньку пробовать!

Проснулся Тит от жуткого грохота в огороде. Должно быть, так же сотрясалась земля, когда на Тунгуску рухнул немыслимый геликоптер. «Нет, в Японии хлеще рвануло!» – с этой мыслью он отдернул шторку на окне и увидел…

По дико заросшему огороду, сломя голову, метался протрезвевший Хераська, истошно вопя и ломая Титову смородину.

Тит замешкался, пытаясь осмыслить происходящее. Фиолетовое пламя пожирало Титово сооружение; за густым дымом бомба не просматривалась.

Тит выскочил в огород – маленькая стрелка на будильнике застыла на цифре «3».

– Хераська, твою мать!..

Тот кое-как притормозил у порога. Его трясло.

– Проснулся в яме твоей, весь в блевотине. Помыться хотел, костер запалил под ракетой. А она…

– Да я ж ее не вытряс еще, водой не наполнил!

– Забыл, понимаешь!? Спьяну почудилось, что вчерась все сделали… Помыться хотел!

Только тут увидел Тит, что бомба исчезла. Хераська с ужасом глядел на соседа. Тит нервно и часто икал.

– Засранец ты, Хераська! Душ мой загубил, – он махнул рукой, но глаза его уже улыбались. – Да ладно, ничего, авось другой душ придумаем. Главное, чтоб бомба не свалилась на кого. Заметил, в какую сторону полетела?

Хераська отрицательно замотал головой.

– Вверх, кажись.

Тит подхватил его под руки и, успокаивая, повел в дом. Налил полный стакан и силой влил ему в рот. Только когда Хераська немногоочухался, позволил ему снова выпить.

– Я чурку в огонь подбросил, а в ракете как заклокочет что-то, как загукает. Я так и сел. Гляжу, титан твой покраснел, задрожал даже. Я за водой к колодцу кинулся, думал, потушу – обойдется. Ан нет, глазом моргнуть не успел – улетела. Понимаешь, Тит, улетела?!

Лоб его покрылся нездоровой испариной.

– Не продавал я ее, ей Богу не продавал!

– Да знаю я, не ори. Как баба на сносях. Верю. Улетела – ну и ладно. Без нее спокойней даже…

Тит включил телевизор. На экране появилось изображение ночного города, на переднем плане горел Капитолий. Закадровый голос дикторши вещал о странных событиях минувшего часа и неизбежности третьей мировой. Тит приглушил звук.

– Что? – Хераська испуганно взглянул на соседа.

– Ты, Хераська, Капитолий взорвал…

– Не я, Тит, это все Клинтон. Не я.

Тит нахмурился:

– Надоело все! Война да война. Может, и правда, не ты попал… Жить надо, строить, пахать и сеять. Так нет же – все по боку. И колхоз, и поля, и люди! Даже Бог…

Тит перекрестился – впервые за последние годы. Сам не ведая почему, ссыпал всю наличку в пыльный карман – оказалось что-то около двух сотен, – и вышел из дому. Встал на то место, где совсем недавно высилась бомба, да так и простоял до утра. И казалось ему, что бледные костлявые пальцы третьей мировой похотливо ласкают тонкую ножку ученического глобуса, который занимает добрую половину кабинета директора ендовищенской средней школы. А на глобусе выходит из берегов могучая река Поебень и горит Капитолий…

Тит даже не заметил, как сзади к нему осторожно подошел Хераська.

– Ты чего это, задумался, что ль?

Тит улыбнулся, присаживаясь на кирпичи. В руках его появились спички, в зубах – беломорина. Хераська как завороженный смотрел на Тита, и казалось ему, что старик спятил. Сладкий дымок пополз по огороду, по вытоптанным земляным дорожкам, к калитке и дальше – в село.

– Хорошо-то как, Хераська! Сядешь вот так иной раз, Богу помолишься – «Да святится имя твое, да приидет Царствие твое» – глядишь, и приходит оно…