В настоящее время многие россияне пребывают в поиске своих корней, стараются понять и идентифицировать эту «религию предков», воспринимаемую ими как часть их самобытности. Речь идет о феномене, который может вдохновлять писателей, но который также используется российскими националистическими движениями, издающими газеты вроде «Наследия предков», название которой отсылает к немецкой «Аненербе» нацистского периода. Российские неоязычники во имя изначальной славянской (или «арийской») религии пытаются использовать универсализм больших монотеистических вероучений и стремятся придать своим представлениям о национальной самобытности статус высокого духовного измерения. Вернувшееся позднее к православию, националистическое движение «Память», достигшее апогея своего влияния в момент распада СССР, изначально было ориентировано именно в этом направлении. Под видом культурных объединений или религиозных групп, представлявшихся таковыми, на протяжении последних двадцати лет процветали несколько десятков «неоязыческих» кружков, среди которых русское освободительное движение «Доброслав», «Внутренний предиктор СССР», смесь сталинизма и язычества, с большими региональными отделениями в Рязани, Санкт-Петербурге и Омске. Ностальгирующие по «Золотому веку», утраченному с появлением христианства, эти носители веры, находившиеся также под влиянием ариософии и эзотерики, призывают к началу новой эры – эпохи сверхчеловека, который сможет преодолеть неизбежно грядущий Апокалипсис. Православные иерархи осудили эти «брожения умов», однако сторонники неоязычества, враждебно настроенные по отношению к протестантизму, католицизму и иудаизму, иначе относятся к православному modus vivendi (образу жизни), поскольку полагают, что он отчасти является свойством русской души.

Любопытно, что некоторые националистические мусульманские общества, особенно в Татарстане, соблазнились «тенгрианством», имеющим доисламские тюркские корни. Ответное эхо «молодой» культуры и частая засылка своих членов в другие группировки, практикуемая радикальными националистическими движениями, такими, например, как национал-большевистская партия писателя Эдуарда Лимонова или крайне антизападные объединения, формирующиеся вокруг сторонника евразийства Александра Дугина, подтверждают активность этих различных групп. Евгений Мороз предложил очень интересную интерпретацию этого феномена в тексте под названием «Неоязычество, этническая вера, контркультура или политическая разведка?», размещенном в книге Марлен Лярюэль: «…Мы можем лишь отметить, что в последнее десятилетие неоязыческие идеи стали ощутимой силой, которая заняла свое место в культурной реальности современной России. Все еще остается значимым вопрос о советском бэкграунде этих движений. Марксистско-ленинское образование, практиковавшееся в СССР, всегда отличалось глубоко мистическим характером. Мысль, что история отвечает глубинным законам, достаточным, чтобы постичь смысл настоящего и частично предсказать будущее, вносит путаницу в различия между наукой и магией. Оказалось ли множество людей, получивших образование в этом духе, психологически готовым принять эти одновременно мистические и псевдонаучные идеи? Особенно это актуально в отношении интеллектуальной и политической элиты. Груз атеизма, вероятно, также играет важную роль в этих поисках духовности, которая не требует ни регулярных совершений религиозных ритуалов, ни теологического бэкграунда и ограничивается лишь возвеличиванием нации и матери-земли. Тем не менее этого советского наследия недостаточно, чтобы объяснить рост числа сторонников неоязычества среди молодежи, чего почти не было при предыдущем режиме. Эти сторонники осуждают главные мировые религии и доказывают необходимость верований, опирающихся на национальные идеи, определенные территории, традиции и историю народа. Выдвигая свои притязания на этническую веру, неоязычники показывают, насколько сложно им принять западное влияние, распространяющееся на постсоветском пространстве и ставшее следствием развала Советского Союза, который, несмотря на декларируемый воинствующий атеизм, не отвечал бы возрождающимся формам национализма»[27].

Один из компонентов самобытности, а также элемент культурного и геополитического влияния, русский язык стал базовым фундаментом этногенеза русского народа, тем «цементом», который позволил объединить внутри царской империи, а затем советской вселенной народы разного происхождения. Он восходит к единому праславянскому языку, местные разновидности которого не заставляют усомниться в общности их корней. Массовые переселения народов, потрясшие Евразию в середине первого тысячелетия нашей эры, разбросали славянские племена по восточной части Европы, и праславянский язык исчез, дабы способствовать рождению трех языковых групп. Западнославянская группа впоследствии разделилась на чешский, словацкий и польский языки. Южнославянская группа изначально представляла собой язык балканских племен, из которого произошли сербскохорватский, словенский, болгарский и македонский языки. И наконец, восточнославянская, или «старорусская», группа дала миру три самостоятельных языка: малороссийский, названный затем украинским, белорусский и великорусский, наш современный русский язык. Этот последний – благодаря утверждению Москвы на просторах будущей Российской империи – стал общеупотребительным языком. Русский литературный язык вобрал в себя многочисленные элементы славянских языков. Его предшественник, старославянский язык, в IX в. стал языком богослужений после служения миссионеров Кирилла и Мефодия, отправленных византийским императором крестить славян (имя первого из них дало название типу письменности, применяющейся для записи слов в славянских диалектах). После утверждения этого языка реформа правописания, предпринятая в 1708 г. Петром Великим, и выработка Михаилом Ломоносовым строгих грамматических правил в середине XVIII в. способствовали окончательному формированию русского литературного языка и постепенному его успешному распространению. Утверждение национального чувства в начале XIX в. – «Золотого века» России – отразил Карамзин в «Истории государства Российского», а быстрое распространение грамотности превращает этот язык в сильнейший элемент самобытности, несмотря на то что россияне осознают себя подданными государства, уходящего своими корнями в далекое прошлое.

Согласно знаменитой формуле Сергея Уварова (1786–1855, министр просвещения в 1833–1849), Россия опирается на православие и царскую власть, что находит отражение в чувстве «народности», усиленном существованием общего языка. Литературное наследие, которым обладают россияне, способствует укреплению общности, отраженной в языке. Приобретший национальный характер в царскую эпоху, этот язык, казалось, должен был утратить его в первые послереволюционные годы, поскольку интернационалист Ленин не хотел выделять ни один из языков, распространенных на территории создаваемого тогда Советского Союза, чтобы избежать «национал-шовинизма». При Сталине все стало иначе. Грузина Иосифа Джугашвили вряд ли можно считать сторонником русского шовинизма или панславистской идеологии, однако он примется способствовать – особенно в годы Второй мировой войны, когда призовет на помощь православие и знаковые фигуры Александра Невского или Кутузова, – укреплению национального великорусского чувства и национализма, ставшего его следствием, которому «маленький отец народов» всячески потворствовал. В мае 1950 г. статья в «Известиях», озаглавленная «Великий русский народ», утверждает: «…русский народ создал могучее государство, собрав в кулак все русские территории от Балтики до Тихого океана и от Черного моря до арктических морей. Русский народ является мощным ядром, вокруг которого собрались и развиваются остальные народы и народности». Эта главенствующая роль, возложенная на русский народ, связана с возвышением его языка.