Инночкины сказки
В стихах
Инна Фидянина-Зубкова
© Инна Фидянина-Зубкова, 2019
ISBN 978-5-4474-4500-3
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Жилец
Жил-был Жилец.
Все говорили:
«Какой Жилец молодец,
живёт долго,
гуляет по волге,
сеет и пашет,
хвастается кашей
да руками могучими.
Нет круче его
никого на свете,
это знают и дети.
Но вот однажды
(не один раз, а дважды)
его поборол Илья,
и молва богатыря
одарила велико,
а Жилец возьми б и сникни,
да нет же,
жив как прежде:
сеет да пашет,
на дуде играет, пляшет
и ждёт царской воли.
– Сидеть тебе, Жилец, в неволе! —
народ мирской судачит.
(Это что-нибудь значит?)
– А то! На воле скучно,
а в яме получше, —
отвечает царь Горох.
– Что б ты, батька, издох! —
говорит Жилец
и ведёт под венец
Настасью русскую красу.
Золоту её косу
по корень срезает
и строго так бает:
– Не ходи краше царицы,
а то будешь материться
из-за серых облаков! —
сказал Жилец и был таков,
увез семью в сибирску глушь.
– Ну уж? —
народ дивился
и отчаянно постился,
чтобы тоже долго жить,
и царю верней служить.
Время солнце подгоняет,
но лишь время злое знает,
как текут наши года.
Не увидим никогда,
где схоронил жену и внуков
наш Жилец. Но та порука
была замечена людьми.
Царской морде донесли:
– Царь Горох 32-ой,
говорят, в лесу есть свой
дядька маг и чародей,
ну, а лет ему… длинней
токо жизть богов на небе,
вот тебе бы, вот тебе бы
тожеть долго так прожить.
Царь намерен ворожить!
Он послал гонца к Жильцу.
Нашёл, откланялся отцу:
– Ты, Жилец, молодец!
– А ты гонец в один конец, —
и расправился с гонцом
очень острым топором.
/ Я, как писатель, не мудрю,
а всю правду говорю:
ежель есть в душе грехи,
ты их бережно храни,
и не думай о том,
что чужим большим грехом
перекроется твой грех.
Но то наука не для всех. /
Мы ж дичь усиленно жуём
да пушнину «на отъём»
решено не отдавать,
а подальше заховать
в резны дубовы сундуки.
Вот и сиди, крути мозги:
ведь долго жил наш Жилец,
ходил с Настасьей под венец,
пашню сеял да жал,
соболя убивал,
медведя валил
и гонца не пощадил.
Что же делать теперь,
куды бежать то? Ведь степей
и тех на всех не хватат.
– Жаль хозяйство кидат!
Жаль не жаль, а надо:
на Руси засада,
а за морем худо —
ходють там верблюды
да затаптыват людей.
А посему наш добродей
решил податься в Колыму.
/ Что-то я не пойму,
туда своими ножками? /
Пусто там, да бросьте вы!
До ГУЛАГа целый век,
а чукче дать оберег
не сбиралось даже небо:
«Трогать их тебе не треба!»
Но кака тут дружба?
Кушать тоже нужно.
Завалил мужичка и в ярангу,
а чукчину мамку
сделал своей.
Вот тебе и добродей!
А дальше скушно:
жил Жилец, но душно
ему жилось среди снегов!
Решил припомнить праотцов.
Пошёл к шаману.
Тот манит
на Кудыкину гору
(нету которой)
и говорит:
– На ней твой прадед и сидит,
колдует,
то снег, то ветер надует.
Твоя задача его усмирить,
потише дуть уговорить.
Дураку дорога в рай,
ну, а наш Жилец: «Встречай
меня, прадед!»
А тот: «Да я рад бы,
но нет меня на свете,
это знают твои дети.»
Но Жилец, он не дурак,
знает и так,
что на белом свете деда,
нет, но ветер, ветер, ветра
так безжалостно балует,
дует, дует, дует, дует.
– Дух дедка ворку-воркует,
изжить меня он хочет, хочет
вон как метелью хохочет!
И пошёл Жилец на Кудыкину гору.
Телепался он так до измору,
но залез и поставил флаг —
платок жены: «Пусть хоть так.»
И развел тот платок его страхи,
скинул шубу, остался в рубахе
да закричал: «О, боги,
заберите меня, я убогий!»
И боги его прибрали,
долго мудрить не стали,
ведь ЗА ДОЛГОСТЬЮ ЛЕТ
НИЧЕГОШЕНЬКИ НЕТ.
А метель по сопкам выла!
Не шучу, всё это было.
А коли не было, плюньте,
или на кол меня засуньте,
мне и так уже жизнь не мила,
потому как я долго жила
да жаль, никого не убила,
и от этого выла всё, выла…
Емеля еси на небеси
Глава 1. Царь ссылает Емелю в сибирь
Было дело,
лежал на печи Емеля,
а что делать теперя
он не знал.
Ходил, в кулак собирал
свои прошлогодние мысли:
«В доме чисто,
хата побелена
не чужая – Емелина!»
И на селе дивились:
«На Емелю б мы матерились,
да не за что, вроде.
Был Емеля уродом,
а теперячи Емельян!»
«Глянь, мож во дворе бурьян?»
Мы во двор к Емеле заглядывали,
бурьян да репей выглядывали,
но ни крапивы, ни чертополоха,
лишь капуста да репа с горохом!
Но что же это такое?
«Дело есть непростое
у меня до тебя, Емельян,
сооруди-ка мне эроплан!» —
царь-батька пристал к детине
и план той махины вынул.
Долго тёр ус Емеля
и промолвил: «Дай токо время
да наёмных работников кучу
и самый быстрый получишь
ты, царь-батюшка, аэроплан!»
Но Емеля, он не дурак,
чтобы думу думать за так,
поэтому речь зашла о целковых.
«Ну ты кумекать здоровый! —
лоб почесал царь-батька. —
А не легче тебя сослать-ка?»
И выслал Емелю в сибирь:
«Эх, после поговорим!»
А в сибири народец дружный:
топориком самых ненужных
и закопать ближе к речке,
чтоб полакать сердечней.
Вот в тако душевно село
Емелю на печке несло.
А там его уже ждали:
строганину строгали
да колья вбивали в землю,
чтоб ссыльный не бегал
далече отсюда,
царь кумекал покуда.
Встретили с плясками, хороводами,
заговорами и обводами
по осиновому кругу:
«Да кто ж его знает, паскуду?»
Емеля ж не удивлялся,
лежал на печи, ухмылялся
и знал ведь, собака,
что хошь не хошь, будет драка!
А как ему карму почистили,
так за стол посадили и выпили,
а затем закусили слегка:
вкусна свиная кишка
набитая кровушкой!
Повёл Емельянушка бровушкой
стукнул в грудь кулаком
и повёл разговоры о том,
как он был повелителем щуки,
а селяне – его, то бишь, слуги.
Не понравилось это сибирякам,
хвастуна напоили в хлам
и с суровыми кулаками:
«Теперь дни коротать будешь с нами!»
Дальше всё пошло по накатанному:
больше всех доставалось невиноватому.
А Емеля устроился писарем:
сидел и описывал
свою жизнь приключений полную,
а бумаги сдавал Зубковой,
та их слегка подправляла
и за свои выдавала.
Вот таки людишки таёжные:
и не то чтобы сильно сложные,
а в массе своей хамоваты.
Мол, климат злой, не виноваты!
