Песня плакательная Поле: Ты не тронь меня, пурга, я полюшко чистое, весной отдам колосья зернистые, а летом налью их соком и вздохну спокойно с покосом. Мужики: Скосим, намолотим и снова засеем, едим хлеб, никогда не болеем! А ты плачь, мурава, не плачь, по полям снова ходит палач: то война, то беда, то горе — для всего государства неволя! Что ж ты, трава, не плачешь: спишь иль ничего не значат для тебя людские покосы? Тебе наши слёзы – что росы. Бабы: Мужик мрёт, а полюшку всё привольно, ведь когда крестьянину больно, полю чистому не накладно: лишь бы к осени не сгореть и ладно. Опять поле: Завали меня, зимушка, снегом покрепче, мне и спать одной будет полегче. А под кем бы ты, Русь, ни лежала, тому всегда будет мало и полей, и хлебов и горя. Вот такая История. Дурная кобыла, дурные и мы – Куда ты, кобыла? «За счастьем ходила!» – Счастье нашла? «Не нашла, но блудила в лесу дремучем: всяких барьеров круче снега лежали. И я не бежала, а как-то странно передвигалась — мне и миля не давалась.» – Для дурной кобылы и снег в лесу – удила! Зачем тебе счастье, дура? «Для фигу, для фигу, для фигуры.» – А зачем же ты в лес попёрлась? «Да дома всё как-то притёрлось.» – Отчего ж не по тропке, а в чащу? «Где дорога, там воз и обрящешь. Эх, достало всё, братцы! Воля вольная, здрасьте.» – Ну здравствуй, волюшка, и нам на горюшко. Мы ведь тоже не скачем, а царь нагрузит, так плачем, но тянем-потянем лямку. Ты права, надо в снег иль на санки! Перед свадьбой Мать по-матерному ругалась. Смеркалось. А отец господином сидит, как будто и дел ему нет, что донька уже большая. Вся родня провожает замуж. Пора уж! Коса-краса, печь побелёна. Настасья влюблённа в соседа Васютку, он тута. «А ну пошёл!» – семья отгоняет, пущай не узнает како на невесте платье. Атласное. Не порвать бы! Суета, маета, бормотуха. «На здоровье, девчуха!» — пьёт родной дядька. А платье самое расшитое и сердце у нас молодое. Впереди дом и семеро дочек. Не хочешь? Не хочет, видно и тятя тебя отдавати в жизнь замужню. А что делать-то? Нужно! Старый башмачник
Что молчишь ты, старый башмачник, рассказывай, как «башмаки пилят» короли и все те, кто там были, они про тебя забыли, а тебе до них нет и дела. И я вроде хотела, да не помню чего: что-то я не успела, видимо, подлатать башмачок. Да конечно, башмачник, я всё понимаю уже: тот кто молчит, тот знает сколько «гвоздей в башмаках» у трудового народа! Так куй свои лапти, башмачник, а я подкую стишок. Ведь короли мордастые хотят и хотят ещё молчаливых башмачников скорбных, сильной боли в моей спине, снов людей очень горьких и в их башмаках камней! Обида и хоровод Нас войнами обидели, нам дали три рубля на храмы и обители. Обида не прошла. Не прошло мировое горе, не прошло и «голым по полю», не прошла покосевшая хата. Не ушли мужики в заплатах, а сели и ждут чего-то: когда кончатся все заботы или войны сгинут с планеты да детям раздарят конфеты. И закружится хоровод весёлый такой и соврёт: «Всё хорошо, ребята красивые стоят хаты, но голым по полю не нужно!» А мы подпоём ему дружно: – Нет, нас никто не обидел, потому как никто и не видел слёз из глаз наших красных. Тебе не люб хоровод? Напрасно! Казачья вольная Казачок, казачок посмотрел на мой бочок и сказал: «Беда моя, будешь ты моя жена!» Казачок, казачок — бедный, мелкий мужичок, не простила я ему «беду мою», а посему топнула я ножкой, брякнула серёжкой. «Не буду я твоей женой, коль ты весь не такой: ни хорош, ни пригож и на чёрта похож»! — развернулась и ушла. А родня меня нашла в его же хате да разуту. Нет, любить я вас не буду, дорогая родня, коль вы ищите меня! * Ай, курлы, курлы, курлы, любы были казаки курам да казачкам. А я пузо спрячу, не смотрите вы туда: не сглазьте, люди, казака! |
