Я, конечно, согласился. Съездить в Фолкстон, на самый берег Ла-Манша, кто же от этого откажется? Именно здесь можно увидеть меловые утёсы «Туманного Альбиона». Джоанна – высокая, статная женщина с необыкновенно красивыми глазами. Прямая, как палка. Настоящая англичанка. По профессии – косметолог, держит свой крошечный салон, где оказывает услуги по эпиляции. Кроме того, она – страстная путешественница. Объездила полсвета, большей частью, как ни странно, по работе. Великолепный фотограф, она мечтает побывать в России, особенно в Питере, о котором слышала много хорошего. Отсюда, её вполне благосклонное отношение ко мне. Впрочем, про англичан никогда не скажешь, что они искренни. В свободное от поездок по свету время Джоанна подвизается у Мартина в труппе. В своё время они были, наверно, близки. Но, помимо всего прочего, ей явно нравятся огни рампы. У неё есть своя роль в чосеровском пантеоне (во время пасхальных шествий только) – Ткачихи из Бата. В театральном костюме она смотрится прекрасно. Да и вообще, женщина, что надо. Мы сели в её машину (с нами ещё поехала помощница Мартина, режиссёр спектакля Сильвия) и понеслись «в сторону моря». Было уже темно, и только крошечные скобки дорожной разметки, вмонтированные в полотно дороги посередине, загорались в свете фар через регулярные промежутки времени, словно светлячки. Мы ехали молча (чему я был рад), а Сильвия непрестанно курила. Похоже, она была не в настроении. Джоанна вела машину лихо, как заправский гонщик. Я ещё не знал тогда, что у неё дома в гараже стоит «Мерседес-Бенц» 1954 года выпуска – настоящее чудо немецкого послевоенного автомобилестроения, – который она тоже водит, участвуя в парадах старинных автомобилей. Когда мы подъехали к ее дому, который стоит на самом берегу Ла-Манша, в лицо пахнуло знакомым по Питеру морским бризом. Зашли в дом, поднялись по лестнице на второй этаж, прошли узкими комнатами на кухню. Здесь мы расположились, но делать было нечего, разговор не клеился, и Джоанна предложила мне принять ванну. Я с радостью ухватился за эту идею, понимая, что от меня просто хотят побыстрее избавиться. Ванная комната показалась мне огромной. Пол был покрыт чёрной плиткой, а посредине в полу вмонтирован овальный мини-бассейн.
– Это – джакузи, – поясняет Джоанна, – я ее сейчас запущу, и ты сможешь поплавать.
– Здорово, – отвечаю я, стараясь изобразить энтузиазм, но получается плохо, – а где душ? (в доме Мартина все ванны без душа).
– Вон там, в углу, – Джоанна показывает на кабинку матового стекла. – А вот полотенце.
– Отлично. Тогда я вначале вымоюсь, а потом поплаваю в джакузи. В ванне я обычно пою, – я пытаюсь острить, – так что, если меня не будет слышно, понадобится помощь.
– Ничего, здесь мелко, – невозмутимо отвечает Джоанна, глядя на меня своими прекрасными карими глазами. Удивительно, как такая красивая женщина может быть «ни рыба, ни мясо». Она выходит из ванной комнаты, и я начинаю быстро (как мне кажется) соображать. Вначале надо быстро вымыться в душе, а потом – бегом в бассейн, который уже начинает наполняться водой. А как бежать: голым или одеть трусы? Ничего не придумав, я раздеваюсь и захожу в кабинку. Вот тебе и на! Никакой тебе лейки наверху, а только какие-то блестящие трубки и рычажки по бокам. Позвать Джоанну – значит надо снова одеваться. Я пробую сам. Нажимаю на рычажки, и на меня со всех сторон бьют струйки тёплой воды. Здорово! Вода приятно щекочет тело. А что если попробовать другие рычажки? Нажимаю снова, напор воды усиливается, и я начинаю крутиться в кабинке, как «уж на сковородке». А как же их выключить, или, хотя бы, уменьшить! Я чувствую себя Шариковым из фильма «Собачье Сердце», забравшимся за котом в ванную комнату. Струи хлещут меня по спине, груди, животу, и ниже, и мне уже «не до песен». Они, как иглы, впиваются в тело, и уже не щекочут, а жалят! Да ещё вода горячая. Просто кипяток. Нет, я так дальше не могу. Я опрометью выскакиваю из душевой кабинки и плюхаюсь в бассейн. Здесь – тоже «не слаще». Вода бурлит, накатывает на тело, везде водовороты. В дверях появляется Джоанна. В руках у неё огромное полотенце.
– Если закончил, вылезай, – с невозмутимым видом говорит она.
– Как? А мои трусы? – вопрошаю я, ёрзая по дну бассейна.
– Потом, – отвечает она, развёртывая полотенце. Я выхожу из бассейна, стыдливо прикрывая наготу руками, подхожу к ней, становлюсь задом. Она молча набрасывает на меня полотенце, заворачивает спереди и ведёт меня из ванной. Похоже, что моя нагота не производит на неё никакого впечатления. Из чувства признательности я пытаюсь ее поцеловать, но она сердито отмахивается от меня, как от надоевшей мухи.
– Ты пьян.
Да, я действительно здорово набрался, ну и что?
– Вы так добры, – мямлю я с видом нашкодившего школьника, но она не слушает. Мы входим в спальню.
– Спокойной ночи (Good night), – говорит Джоанна, указывая на кровать.
– Крепкого сна (Sleep tight), – отвечаю я автоматически. Она выходит из комнаты, а я валюсь на кровать и заворачиваюсь в одеяло. По-моему, все прошло отлично.
На следующее утро я жду разноса, но, кажется, дело обходится одним «выразительным» взглядом. Правда, на столе – никакого похмелья. Не по-нашему. Что же я вижу на столе? Стоит стакан (большой) апельсинового сока, и тарелка с орешками и прочими злаками. Это у них называется «мюсли». В рот, конечно, ничего не лезет. Залпом выпиваю сок, закидываю в рот горсть орехов и… баста!
– Сейчас мы отправимся назад в Лондон с заездом в Дувр, – объявляет Джоанна. Мы спускаемся на первый этаж, и она ведёт меня в свою «святую святых» – гараж, где стоит ее «коллекционное издание». По пути проходим гостиную, где она небрежным жестом обращает моё внимание на «настоящие» персидские ковры (прошу не наступать!), «настоящий» Веджвуд (фарфор), «настоящую» мебель фирмы Шератон (комод и стулья). «Откуда у Вас все это,» вертится у меня на языке, но Джоанна меня упреждает: «Это мой покойный супруг мне оставил. Он служил дипломатом в Персии» (т.е. в Иране?). И вот, мы в гараже. Это отдельное помещение, совершенно пустое, с большим, висящим на стене термометром. Посредине – мощная, чёрная машина с открытым верхом. Выглядит внушительно. Чем-то напоминает нашу «Чайку» или «Волгу» Газ-29, но «круче». Хром везде, где можно и нельзя: на ветровом стекле, радиаторе, молдингах, крыльях, бамперах, ручках. Выглядит очень нарядно. «Это – раритет», поясняет Джоанна. «Таких машин сейчас всего несколько штук». Она предлагает мне открыть дверцу. Я пробую, но не тут-то было. Это – то же самое, что открыть дверь мощного сейфа. Поддаётся с трудом. Весит, наверное, не менее пары тонн. Настоящий танк на колёсах.
– Как вы на ней ездите? – срывается у меня с языка. – Это же такая махина.
– На ней я езжу только на выставки раритетных автомобилей, – отвечает Джоанна. – Но в управлении она послушна, как ребёнок (кстати, у самой Джоанны детей нет).
– Я бы её продал, – ляпнул я, не подумав. – Какая от неё польза?
Джоанна посмотрела на меня с презрением.
– Причём тут польза, – восклицает она. – Это же раритет! Произведение искусства. Люди ею восхищаются, когда видят.
Видя, что я не могу по достоинству оценить этот монстр, она деликатно выпроваживает меня из гаража.
На улице пасмурно, но тепло. Гораздо теплее, чем у нас в Питере. С пролива дует лёгкий ветерок. Меня охватывает странное чувство: сюда столетиями прибывали люди «с Континента», обживали место, строили дома и замки, продвигались дальше, вглубь страны. И теперь едут все, кому не лень, стараясь прижиться здесь, в «стране обетованной», угнездиться, стать полноправным «островитянином». Вот, и я туда же. А что здесь хорошего? Прилепившиеся к берегу домишки, аккуратно проложенные дороги, улочки, придорожные харчевни. … Всё очень чисто, правда, ухожено, но… примитивно!
……………………..
…Через пару дней я окончательно понял, что делать мне у Мартина абсолютно нечего. Все были заняты фестивалем, и я был, что называется, «на подхвате», но… меня всё это очень мало интересовало. Единственное, что меня спасало, это – мой статус «профессора Ленинградского Университета». О Чосере я знал понаслышке, о его эпохе – ещё меньше, поэтому разговоры на эту тему сводились к общим местам. А ведь в программу фестиваля входили не только костюмированные походы по лондонским улицам и поминальные службы в соборе. Здесь были и обстоятельные лекции, посвящённые творчеству и жизни родоначальника английской литературы, и концерты, на которых исполнялись музыкальные произведения его времени на инструментах той эпохи, и посвящённые Чосеру выставки. На одной из таких выставок, устроенных в крипте церкви Св. Мартина-На-Полях на Трафальгарской площади, я попал, чисто случайно, на лекцию под названием «Чосер в Лондоне». Мы с Мартином приехали на её открытие и во время осмотра забрели в маленький зал, где среди манускриптов и средневековой утвари сидел мужчина в вельветовом пиджаке и джинсах. «Это – оксфордский профессор Дерек Бруер», поздоровавшись с ним, сказал мне Мартин, «ты посиди и послушай». И оставил меня наедине с ним. Профессор, просидев некоторое время молча в моей компании, встал и, не глядя на меня, начал читать лекцию. Из его монотонного рассказа я узнал, что Чосер, будучи с детских лет при дворе, куда его пристроил его папаша (он был знатным виноторговцем), вращался в среде английских аристократов. В молодые годы он развлекал супругу короля Эдуарда III, сочиняя «стихи на случай» и пересказывая чужие произведения и, находясь на дипломатической службе, проживал в Вестминстерском дворце, т.к. его жена Филиппа была фрейлиной королевы Филиппы. Вообще, в его жизни были и взлёты, и падения. В молодости он участвовал в походах во Францию, где, вначале ему не посчастливилось: попал в плен. Король выкупил юношу из плена, заплатив шестнадцать ливров (золотом, наверно). К слову сказать, за две одновременно выкупленные королевские лошади было заплачено 50 и 70 ливров. В 1373 и 1378 годах Чосер побывал в Италии, и эти посещения оставили в его биографии значительный след. Он познакомился с произведениями Данте, Петрарки и Боккаччо, которые оказали влияние на его творчество. «Достоверные женщины» Боккаччо послужили прообразом для его «Легенды о Добрых Жёнах», его же «Тезеида» и «Гризельда» были переложены Чосером в «Рассказ о Паламоне и Арсите» и «Рассказ Оксфордского Студента».
