Луновидная глыбина мчалась по прямой, не утруждая себя обращением вокруг оси – не выставляясь, не красуясь, не подлаживаясь к случайным попутчикам. Эльза с ужасом обнаружила, что её затягивает в лунные кратеры – в них стали мерцать тревожные отражения: вот Эльза, облечённая покровом яблоневых лепестков, Эльза рыдающая, Эльза умоляющая подарить ей радость; вот уже Эльза побледневшая возле ледяного истукана, отказывающего в наслаждении. Но разве так важно, что кто-то смотрит на нас, что есть свидетели слияния, ведь есть только ты и я, коронованные красотой – я в цвету, и ты, облачённый в непроглядный шёлк, в ресторанной роскоши, что тебе за дело до ухмылки: «Так-так, глубокоуважаемый блюститель закона… Справедливец ты наш! Организация притона азартных игр, соблазнение несовершеннолетней… Запоминающееся открытие личного дела!» – но разве ты способен бояться их, мутных, бесцветных, безразличных, неразличимых? Ты боишься теней, несокрушимый мой? Не может быть, не Это, не верю, где-то есть Она, королева сердца, как ты мог? И вот уже Эльза одна в ресторанной роскоши, во всех ресторациях сразу, с ноготками наизготовку, вечно цветущая Эльза во всех гостиничных номерах сразу; вот Эльза выслушивает сонату «К Элизе», вычитывает «Письмо к Элизе», Эльза, ненавидящая яблони в цвету и все эти навязчивые вёсны; вот уже Эльза, отяжелевшая Эльза, Эльза-В, никаких умляут, Эльза смеётся: «Отчество? У него будет только материнство», – юнгфрау однажды станет просто грюнд, ненавистная старость, кошмар старения, распад времени, смерть убер аллес, Грюнд убер юность, твоя юность теперь у Лунина, твоя старость во власти Лунина, сеющий вёсны стал ненавистной луной, обожаемой луной, и всё вернётся, снова будешь коронована красотой, вот он, заветный светоч, лунышко моё, звезда юности и солнечная буря, и кружиться с тобой в звёздном вихре, – но Эльзу уже потянуло вперёд, увидеть, что там – с обратной стороны Лунина? И вот-вот покажется Это – то, что стоит у него за спиной, что движет им, что гонит его сквозь толчею светил на край вселенной, вот-вот Эльза увидит, что станет со всем германатом после прохождения Лунина сквозь их галактику, – и Эльза завопила, вскочив одна в пустой постели, пустой квартире.

В дверь опять постучали, и Эльза, комета ужаса, прямо так, только что родившись, и открылась на умоляющий стук.

– Я здесь не живу, – провьюжила Эльза, – живу не здесь, – Лунину, уже проглядевшему все нотные тетради на столе и добравшемуся до книжного шкафа с заложенными за стекло фотографиями, – не здесь живу, – Андрею, недоверчиво крадущемуся по комнате.

– Я знаю, – вздохнул Лунин, задёрнув последнюю занавесь. – Согрелась?

– Где ты научился, – Эльза почему-то глянула на себя под покрывалом, потом на отвернувшегося Лунина, опять под одеяло, снова на Лунина, листающего ноты, – где?

– Что – где? – отозвался не рискнувший обернуться Лунин.

– Приводить в чувство, – Эльза подоткнула одеяльце под талию, и вычертилось всё, на что Андрей смотреть всё ещё отказывался.

– Приводить… Ты оденешься или нет? – Лунин уж и не знал, за что схватиться – не по ящикам же шарить!

– Ты ведь уже всё увидел? Всю меня увидел? – Эльза подглубила складочку между колен, протянув тканевое ущелье до самого устья, до самой дельты – в это русло можно прекрасно влиться полнолунинными лучами.

– Я видел падающее в обморок тело, – Лунин уставился на календарик возле раскрытой сумочки, на даты, обведённые кружками.

– Потрясающе! Не мужчина, а ледокол в штанах, – Эльза защёлкала застёжками, – всё, господин луноход.

Лунин как обернулся – так лучше бы ты и скрывалась под одеялом! Была бы просто туманностью, а так – взошедшее сияние.

– Так чем обязана в столь ранний час? – и вся уже надменная, в вечернем шёлке, усыпанном крохотными звёздочками, с золотым кольцом обручения и серебряными перстнями преклонений.

Заныло под сердцем: «Комета, неизбежная комета», – а промолвилось:

– Это наш час, только наш. Мы вместе – рассветная звезда и месяц.

– Про мак – это чьё? Кто автор?

– Правду сказать?

– Конечно.

– Не бывает ничего конечного, замкнутого и завершённого. Всё продолжается, возвращается, раскрывается. Во всех реках текут одни и те же потоки. Один-единственный поток.

– Ты можешь просто сказать правду?

– Ты любишь правду или своё представление о правде?

– Перестань. Пропустим. Чьи это были строки? – Мои. Это моё. Импровизация. На ходу придумал. – Так выдумал или я вправду такая?

– А что тебе больше нравится? Что ты любишь? Что ты хочешь услышать?

– Я такая или ты такой? Я или ты?

– Тебе понравилось – услышать о себе нечто красивое? – Конечно. – Пропустим. Разве ты не довольна? – Хочется ещё

– Чтобы тебя считали такой, какой тебе нравится себя считать?

– Ты поэт?

– Я мастер обличий.

– Это ты всю жизнь преследуешь меня?

– Ты всю жизнь несёшь меня под сердцем.

Это уже не забавно. Эльза аккуратно сложила дужки солнцезащитных очков. Лунин продолжал сиять. Очков не снял.

– Если я расскажу своим веркам, чем я сейчас занималась, меня засмеют.

– Что смешного в том, что мужчина и женщина беседуют начистоту, без лукавства?

Лунин, скрывая улыбку, тихо лучился, глядя, как помрачневшая, хмурая Эльза перемывает чашки, вытряхивает пепельницу: «Степени», – и опять присаживается, берёт сигарету, вскакивает, спички, спички, спички, что ж они всякую сыротень стругают? Зажигает газ, ах, чёрт, нормально, ожога нет: «Безопасности. Степени безопасности». Лунин побледнел. «Степени безопасности, глубина доверия», – уже вскипел? Сахара больше нет, как ты меня нашёл? Существуют адресные столы и полезные знакомства. Он как-то странно неподвижен, и всё время прячет спину, именно прячет, именно спину, и почти не шелохнулся за весь разговор, но куда ни отвернись – всюду его взгляд, до самого донца, аж сжимается всё, и Эльза локотками закрывает маленькую лазейку под вдохом, а в это логовце уже вкрадывается огненное, змеиное, неотклонимое, только не вслух, иначе засмеёт, что за знакомства? Степени безопасности, понятно, с ним не нужно ловчить, ни к чему лукавить, окопы засыпаны, вот чем он хорош, вот чем он кошмарен – его невозможно предугадать. Это мамина квартира, она в отъезде, тоже знаешь? Что ж за знакомства у дизайнера? Неужели президенту особняк проектировал? Однако-однако, и что Герман за новым лауреатством откомандировался? Кто ж за тобой стоит? Что за силы за тобой? Не выспросишь, не высмотришь… Впрочем, есть убойный способ. Придётся танцевать над забытьём. Твоё Нечто – не пропасть. Твоё Нечто ждёт на обратной стороне зари.

– Это ты здорово придумал

– Что – это?

– Вот это. Я никогда ни с кем не беседовала в полной темноте. Я тебя совсем не вижу. Вообще ничего не вижу.

– Не страшно?

– Нисколько. Непривычно, правда.

– С чего начнём?

– О, Боже! При всех твоих изящностях и тонкостях, при всём твоём глубокомыслии… Ты такой глупый иногда! И даже не вздумай обижаться!

– Я не обижаюсь, что ты! Но всё-таки… Почему же я глупый?

– Потому! Правильно говорят – у женщин логика слабая, а у мужчин её вообще нет.

– Почему?

– Если бы у тебя была логика, ты бы сейчас не спрашивал, почему. Ты глупый, потому что с тобой неважно, с чего начинать. Любое начало оказывается правильным. Любое начало оказывается к месту и ко времени.

– Почему? Потому, что я такой особенный, или потому, что ты так особенно себя чувствуешь?