На дворе стояло лето. Окна раскрыты настежь. Больше шансов выбраться из дома незамеченным.

В доме, где жил Глеб, две больших комнаты и одна маленькая – Глеба. В самой большой бабушка и дед. В другой комнате – мама.

Мать Глеба из тех редких женщин, которые видят свою жизнь только в свете преданности мужу и семье. После того как родился Глеб, слепая любовь к мужу и панический страх за судьбу сына превратили ее в тихого параноика. Страх остаться одной превратил ее в блеклую, невзрачную женщину, похожую на засохшую по осени моль.

Отец Глеба дома бывал редко. Постоянно на Севере, в погоне за деньгами. На праздники он отправлял посылки, от которых крепко пахло копченой рыбой. На открытках, которые Глеб получал на дни рождения, были нарисованы либо северные олени, либо огромная воронка в земле – кимберлитовая трубка, на которой работал отец Глеба в городе Мирный.

Отец появлялся дома раз в полгода. Огромный, заросший, как медведь. Спутанная борода, похожая на ягель. Лицо с уже въевшейся в поры грязью. Терпкий запах табака.

Когда приезжал отец, в доме начинался праздник. Забивали порося, для чего приглашали деда Игната.

Дед Игнат бил всю скотину в Колотуне. Говорили, что у Игната рука легкая и скотина не мучается – не успевает. Со свиньями дед управлялся не глядя: даст корму, и пока порося роется носом в корыте, встанет над ней да как треснет обухом топора в лоб!

Затем начиналась пьянка. Подтягивались соседи – на «свеженину». Кто-то бежал через два двора к бабке Марте за самогоном. К вечеру между домами Глеба и бабки Марты гонец курсировал безостановочно.

Русская деревенская пьянка – это не мероприятие, не праздник – это последний день перед апокалипсисом! Не важно, что послужило поводом: похороны ли, свадьба, именины – причина становится не важна после пятой рюмки! Над людьми нависает тяжелый сгусток коллективного бессознательного, и все как один достигают того «дзенского» просветления, когда нет вчера, нет завтра, а есть только этот текущий момент. И несутся песни, щедро скрепленные отборным матом. Сегодня все будут влюбляться в друг друга навсегда, а через пару часов – так же искренне ненавидеть. Возможно, кого-то убьют, если дед Игнат вовремя не достанет старый обшарпанный аккордеон с несколькими выбитыми зубами клавиш. Инструмент тяжело вздыхает мехами, на выдохе сипит и шепелявит, но кто на это станет обращать внимание? Когда же дело доходило до «Черного ворона», отец выходил во двор, мял в гармошку гильзу папиросы «Беломорканал» и звал Глеба.

– Расскажи про Север, пап, – просил Глеб.

– Холодно и красиво, – начинал отец в который раз.

Он рассказывал про лютые, бесконечные зимы, когда из-за тумана кажется, что воздух плотный, словно скатавшаяся вата. Про жаркое лето, но стоит только поскользнуться и сковырнуть мох на земле – под ним окажется грязный лед вечной мерзлоты. Про дома, которые, словно сказочные избушки на курьих ножках, стоят на сваях. Про северное сияние, когда небо кидается зелеными, сиреневыми, красно-розовыми всполохами. Глеб слушал раскрыв рот. Отец казался сказочным персонажем, который был на краю земли и теперь рассказывает ему – девятилетнему Глебке – самые сокровенные тайны.

Иногда Глеб от удовольствия закрывал глаза и представлял себя водителем «БелАЗа» – огромной желтой машины, на которой он вывозит из бесконечной воронки в земле многотонные каменные глыбы. Эти глыбы превратятся в маленькие блестящие камушки, похожие на искорки звезд, что блестят сейчас над головой. Иногда Глебу казалось, что ему холодно, когда отец рассказывал о суровых северных морозах. Постоянный холод, от которого рвутся трубы отопления, глохнут машины. От этого холода белеют щёки и уши.

Но самым страшным Глебу казалось очутиться одному зимой в глухом лесу. Когда только холод и ты. Натянув одеяло до самого носа, Глеб придумывал, как будет выживать, как найдет в кармане коробóк, но в нём окажется только одна спичка. Глеб наломает звонкого хвороста с деревьев, чиркнет спичкой – пламя трепыхнется, но не погаснет. И тогда веселый костер разгонит в стороны холод, а потом… а потом появится папа и спасет Глебку.

Глеб был единственным ребенком в семье, поэтому, несмотря на постоянное отсутствие отца дома, внимания получил в избытке. Мать чересчур опекала Глеба. Случись какая драка в нормальной пацанячьей жизни, стоит только прийти домой с синяком, мама тут же бежит выяснять, кто именно поставил фингал ее Глебушке.

Из-за такой опеки за Глебом закрепилось обидное прозвище – Стукач. Хотя он ни разу никого не выдал и не говорил матери, кто поставил ему синяк или разбил нос. Но ей не стоило большого труда выяснить, кто обидел ненаглядное чадо. Всех малолетних забияк в деревне она знала, и особенных дедуктивных способностей для расследования не требовалось.

Все, что оставалось Глебу – это мечтать когда-нибудь доказать пацанам, что он не стукач. Или сделать нечто настолько выдающееся, что заставит всех относиться к нему по-другому. Пробраться в дом Фамаиды, да еще выкрасть колдовскую книгу – это точно заставит их уважать Глеба! А может быть, он будет котироваться даже больше, чем Валька!

Глеб спрятался под одеялом с фонариком. Нужно дождаться, когда в доме все уснут, и не проспать этот момент самому. В доме Фамаиды свет горел только в одном окне.

Ночью в Колотуне такая темнота, словно деревню завернули в покрывало. Ни одного фонаря. Иногда можно было заметить холодные огоньки кошачьих глаз. Где-то в лесу ухал филин.

Когда свет в доме Фамаиды погас, Глеб выбрался через окно. Не зажигая фонарика, пробрался огородом до забора, за которым стоит дом. В темноте, с погашенным светом и зашторенными наглухо окнами, он казался еще страшнее, чем представлялось. Глеб тут же вспомнил все слухи, что ходили по деревне о Фамаиде. Страх холодным, сырым комком застрял где-то в животе.

Глеб быстро, словно за ним кто-то гнался, пересек огород и лег в траву у высокого крыльца. От страха показалось, что шум дыхания и стук сердца раздаются на всю округу. Немного успокоившись, он поднялся на скрипучее крыльцо и прижался ухом к двери. За дверью было слышно, как в сенях жужжит большая сонная муха и поскрипывают от ветхости половицы.

Глеб аккуратно открыл дверь. В сенях густо пахло пылью, лавандой и мышами. На цыпочках он прокрался до двери в избу и зажмурился от страха, потянув за ручку. В избе пахнет по-другому. Похоже на запах осеннего леса, выкошенного луга или ароматного травяного чая, который так любит заваривать бабушка.

Глеб включил фонарик. Сноп света выхватил из темноты добротную русскую печку, в которой еще тлели угли. Глеб удивился, что печку топили. На улице стояло лето, но самое странное, что ни днем, ни вечером он не видел дыма из трубы. Он заглянул в другую комнату, шаря светом фонаря по стенам, где висели старые фотографии и портреты каких-то людей. Коллодионные портреты давно уже умерших людей. Глеба всегда пугали такие фотографии. В них особый, черно-белый воздух. На них не бывает улыбающихся людей. Эпоха медлительных фотоаппаратов, когда людям приходилось сидеть неподвижно несколько минут, пока светочувствительный элемент проэкспонируется. Безжизненные фотографии без чувств, без эмоций. Просто отпечаток времени, когда всё было медлительным и неспешным. Словно сама жизнь замедлила ход.

Свет фонаря скользнул по нехитрой деревенской мебели, которая из-за старости казалась живой. Наконец Глеб увидел тот самый черный шкаф, где должна была храниться книга. Глеб открыл шкаф, доверху забитый какими-то тряпками и одеждой. Стал шарить под одеждой на полках в поисках книги и наконец нашел, что искал.

Книга оказалась огромной. Глеб удивился ее тяжести, сел на пол и стал разглядывать добычу, забыв от любопытства, где он находится.

Основательный, толстенный переплет. На ощупь похоже, что из кожи. В центре круг. В круг вписаны раскрытые ножницы. Глеб повертел книгу в руках, понюхал.

Он открыл книгу на середине. Пожелтевшие от времени страницы в свете фонарика казались еще древнее, чем есть на самом деле. Язык, которым написана книга, на первый взгляд понятен, но когда начинаешь вчитываться, понимаешь, что смысл многих слов ускользает. «При выполнении ритуала держи мысли в чистоте», – прочитал Глеб. Под текстом рисунок: книга, туго обмотанная нитками, в середине которой зажаты ножницы. На следующем рисунке изображена рука, держащая за нитку, привязанную к кольцам ножниц, книгу на весу.