Гневное добро Не гневи ты мою душу, я нагневался, я намаялся и на белый свет опечалился. Я весь белый свет ненавижу так! Всё черным-черно али я дурак? Я во поле, на коня: не ищи бел свет меня! Накину лёгку кольчужку, оставлю дома подружку и до утренней росы кинусь, брошусь в басмачи: кинусь, брошусь в басмачи: пущай у ляха надвое ряха! Не гневите мою душу, я так добр, что уж не слышал, как кричали до зари ляхов бабы: «Палачи!» * * * Добрый витязь, добрый конь, добрый мир. И я влюблён в добрый, добрый старый свет! «А где новый?» Его нет. Что ж ты, князь Что ты, князь-княжище, смотришь за реку`? Татарин что ль там рыщет? – Да что-то не пойму! Верный конь твой рыжий даже не фырчит, мордою бесстыжей лишь чуть-чуть хрипит, замер, ждёт посыла: к реке, к траве, домой? Что ж за степью было, то ли грохот-бой? Не шелохнётся княже: вдруг забрезжат войска и на степь гулко ляжет золотая орда! Тишина за рекою, пахнет ветром сырым и с глубокой тоскою разорвёт грозовым: ай стенищею встанет дождь, дождище, дождёк! Скачи уж, князь, на пирище пока весь не промок. Князь Гвидон и корабли Князь Гвидон в весь мир влюблён, в весь мир влюблён наш князь Гвидон! А князю Гвидону жену бы влюблёну в славного князя Гвидона. Но не до жён, не до подруг: корабли чужие вдруг к нашей бухте приплывут. «Ой не друг там, ой не друг. Флаг весёлый, но не наш, чёрно-белый – это враж, это враж или султан, мож торговый. А, Степан?» – На торговый не похож, да не видно же их рож. «А пальнём, пущай боятся!» – Нет, Гвидон, вдруг торговаться? Как же думу думать тяжко, княжья голова бедняжка: «Ну давай их подпалим!» – Погоди, успеем в дым, на дно успеем всех пустить. Как себе не навредить? * Вот и думай, князь Гвидон: мы стреляем или пьём? А надо было жениться — легче было б материться! Ой люли, люли, люли, плыли к бухте корабли. Плывут лодочки
Плывут, плывут лодочки по морю синему, а на лодочках корабельщики, корабельщики красивые, корабельщики статные, мирные, невозвратные: нет им дороги домой из-за моря синего, из-за Индии далёкой. Потонут, потонут кораблики в море глубоком, корабли мирные, корабли торговые везущие деньги целковые, а также ткани атласные да серпы, молоты ясные. С бурей суда не спорили, на бурю нету управы: по морю чёрному попешеходили и на борт правый! А дома дети да матери, накрыты скатерти: ждут мореходов, тридцать лет ждут и сорок своих поморов. Вот так и живём мы, значит Когда день на небе повиснет, мужик над гуслями свистнет, и облака понесутся, да куры перевернутся с насиженного шеста, значит, пришла беда. А как пришла, снаряжайся, в поле иди, сражайся! Мы ж за тебя поплачем. Вот так и живём мы, значит. Что ни день, то горе; что ни ночь, то доля, а доля у нас такая: рожай ребят и гоняй их по чистому, чистому полю, пока мал – на волю, а как подрос – воевати! Дед не слезет с кровати, бабка застрянет в печи, невестка забудет про щи — вот те приметы к хмурому, хмурому лету, это войны начало. А где наша не пропадала? «Не пропало колечко милого моего. Сердечко вдруг разболелось что-то. Охота, охота, охота с ним кувыркаться в сарае!» Эх ты, вдова молодая, спрячь свои мысли подальше. Подрос уж немного твой мальчик, качай люлю и пой: «Дом на горе пустой, ветер за окнами воет, дверь никто не откроет.» Привычка – дело дурное Дом не дом, печь не печь, так повелось, что негде лечь. Подвинься, баба, дети прут, в избу козочку ведут. – Куда ж её? «Морозно, мать, в сарае токо помирать!» Коза, мать, дети, нет отца (ушёл однажды по дрова), некому и хату подправить. – Сын скоро на ноги встанет. Скотина жалобно блеет, печурка почти не греет, замерзает в корыте вода. Идите к чёрту, холода! – Весной наново крышу покроем. «Никто и не спорит», — отвечает сынок деловито. Бычий лопнул пузырь: открыто окно, и ставенька хлопает. Мальчонка встаёт да топает, входную дверь открывает, в хату мороз впускает. Сестрёнка терпит, не плачет, (она взрослая, батрачит). Прикрыл оконце, стало теплее. Придёт весна, повеселеет крестьянская доля несчастная. Баба спит безучастная к их общему горю. Привычка – дело дурное! |
