Чахлый поглядывал на меня искоса и усмехался.

До плаца дошли, больше не проронив ни слова.

– Пошли, покажу «объект», – откинул сигарету Чахлый.

Мы вышли к впечатляющему котловану.

– Тут, – Чахлый махнул рукой. – Уйма труда ушла. Горы, едрит их налево. Плоскости нет. Тут инженегры почвы щупали, где будет возможно срыть. А всё равно – взрывать приходится. Вон, глянь…

Я взял предложенный бинокль и посмотрел на дальнюю сторону. Уже при незначительном увеличении стали хорошо видны и люди, копошащиеся на склоне, и машины.

– Профессору приходится докладываться перед каждым взрывом, – усмехнулся Чахлый. – У него техника работает, фиксирует любой чих. А, в общем – дела движутся. В конце недели руководятлы столичные приедут глянуть, потому сейчас пузо рвём, торопимся.

– Понятно, – отозвался я, разглядывая в бинокль «объект». На стройке работали, в основном, узкоглазые и было видно, что работали из-под палки. Несколько десятков бойцов охранения с оружием наперевес стояли возле специалистов, то ли прорабов, то ли инженеров, которых отличала более-менее опрятная форменная одежда и то, что в общий гвалт они не лезли.

– Это кто?

Чахлый всмотрелся.

– А… Эти? Прорабы. Тоже из обезьян, но цивилизованные. Они, как мы, по контракту.

– А остальные?

Он пожал плечами:

– Да кого как набрали. Тут народу несколько сотен, что ж, каждому бумажки на подпись подсовывать? Первую партию, помнится, просто набрали – прошли прорабы по бомжатникам и насобирали на раз. А чего не набрать? Если домики, жрачка – халявные, не надо думать, где слямзить и каких звездюлей огребёшь за это. И деньги ещё заплатят.

Я кивнул – понятное дело, что этим обезьянам большего и не надо, да и не наработают они на большее, халтурщики и дармоеды. А потом вдруг понял, что и сам купился на то же самое в предложении Костяна. Ну и плюс к тому свежий воздух, тишина, тренировка и неплохой кусок валюты по окончании.

– Ладно, пошли дальше, – махнул Чахлый.

До позднего вечера у меня хватало дел на «объекте». Чахлый таскал меня по всем уголкам, показывая, что да как. Я посетил и вышки, которые вблизи оказались весьма шаткими конструкциями, скрипящими под каждым шагом так, что меня всё-таки попросили слезть с лестницы, зашёл в бараки охраны, глянул, как мужики расположились, и чуть не сорвал с непривычки дверь с петель, узнал, где сейф с оружием, когда приходит-уходит машины обеспечения и инкассации и когда дают питание.

Последней точкой стал заход в бараки рабочих. Что я, будок собачьих не видел, что ли? Но надо осмотреться – значит, будем это делать последовательно и полностью.

В бараках и днём, и ночью горят тусклые жёлтые лампочки, заляпанные трупиками комарья. От входа в обе стороны тянется единое помещение, заставленное нарами. Смрад. Грязь. Нищета. И всё.

Я шагнул внутрь. Тяжёлым тошнотворным запахом ударило в лицо.

– Да нефиг, – поморщился Чахлый: – В дерьмо-то лезть… Посмотрел и сваливаем отсюда.

Но тут раздался тихий вздох в углу. Ага… Кто-то халтурит?

Мы с Чахлым переглянулись. Суровая морда начсмены стала каменной – хоть ножи об неё точи. И я пошёл внутрь. Надо ж отрабатывать денежки.

Кто не спрятался, я не виноват!

Возле одной из постелей стояла грубо сколоченная табуретка, на ней – миска с перловкой и стакан воды под тонким ломтём хлеба. А на первом этаже двухъярусной кровати под грязным шерстяным одеялом лежал человек. Глаза сомкнуты, дыхание рвано колыхает грудь, по лбу катится пот. Лежал он полностью одетый, но узнал я его только когда наклонился почти к самому лицу. Вчерашний боец. «Батыр» по-ихнему. На плече белел свежий бинт, прихватывающий проволочную шину.

– Емель? Что там? – позвал от дверей Чахлый, в защиту от спёртого духа барака раскуривая очередную сигарету.

Я выпрямился:

– Больной.

– А… Ну, айда отсюда!

Да, нужно убираться. Только вот… Нехорошо на сердце. И не потому, что я поломал, нет – не первый он и не последний. Нехорошо, потому что… Неправильно, несправедливо. Потому что восемь лет назад из нищей промёрзшей коммуналки с отключенным за неуплату светом я убегал на заработок на улицу. И мне всё равно было – что делать, кого бить. Как этому мужику… А теперь? Чем мы разные?

Я вытащил из кармана и положил на хлеб комок сахара, жёлтый, от влаги спекшийся в бесформенный айсберг. И ушёл тихо, чтобы не потревожить.

До станции добирался в задумчивости. Да и Чахлый, пожёвывая соломку, не торопил с выводами. На плацу собирались разойтись: он к административному зданию – там на втором этаже квартировал, – я к себе, в подвал станции. Но не успели ударить по рукам. Чахлый вдруг остановился, замерев с протянутой ладонью и медленно повернулся в сторону котлована.

«УАЗ» вылетел со стройки, ревя форсированным движком. Он ещё не остановился, а со стороны пассажира открылась дверь и выскочил боец.

– Командир! – захрипел он бронхитным прокуренным басом. – ЧП!

Чахлый кивнул мне и быстрым шагом добрался до машины. Нырнул в проём, обернулся, прежде чем захлопнуть дверь:

– Договорим! – и махнул водителю: – Давай!

Я проводил быстро удаляющийся «УАЗик» взглядом.

Собственно, Чахлый мне понравился. Тёртый мужик, но не утерявший романтизма в душе. Наверняка, войной не раз поддетый, до нутра взрезанный, и жизнью об асфальт не раз приложенный. А всё же что-то такое оставалось в нём живое, подвижное. И даже его маска угрюмости понравилась – выверенная, строгая, словно наросшая на лицо. Не то, что у меня! Про мою «физию» друзья постоянно шутили, что «Иванушки-дурачки на земле русской не перевелись».

От делать нечего, решил-таки прогуляться по территории, познакомиться поближе, уже без экскурсовода.

И направился к той стороне, где, недалеко от дороги бетонный забор приближался вплотную к лесу. Кроны многовековых вечнозелёных деревьев нависали, словно тучи цвета морской воды, зацепившиеся за стволы и оставшиеся тут. Тёмные, пушистые, ветви с огромными иголками просовывались через дыры в бетонных плитах лапами неведомых зверей. И хотелось подойти и поздороваться. Но, дойдя, я понял, что попросту не дотянусь – ветки висели выше моего роста – только пальцами и удалось погладить снизу щетинистое брюхо. Иглы оказались тонкими и длинными, как не бывает в моей родной местности. А запах, шедший от леса, одуряющее шибанул в ноздри. И, разнежившись от невероятных ощущений, я сел в тени на скудную травку, привалился к забору спиной и замер, закрыв глаза. Костян был прав – тут было хорошо.

Спокойно. Никто не бегает, не суетится. Не дёргают – надо туда, надо сюда. Нет ни докучливых фанатов, ни озверевших менеджеров и журналистов. А самое главное – нет пустоты. Как вспомнишь квартиру, в которую нужно возвращаться каждый вечер и подкатывает к горлу комок. Осиротевший домик из однушки переделанный в двухкомнатную, где и мне и маме хватало по маленькой коморке. Мать так хотела, чтобы у меня появилась девушка, и всё считала, что мешает мне в этом. Будто не было иных причин, чтобы не таскаться за юбками! Но всё же я её желание уважал и, как мои рабочие руки подросли, мы и замесили раствора и из набранных по стройкам досок соорудили перегородку. А когда матери не стало, я первым делом свалил её. Нет, не кувалдой. Руками. Просто вернулся с похорон и уткнулся взглядом в эту стену. В дешёвых розовых обоях и с картинками-вышивками с двух сторон от старого светильника. Упёрся лбом и начал колотить. Руки в кровь, а стену снесло. Я сидел посреди белого тумана, уперев кулаки в колени, и смотрел, как по брючинам стекает кровь. И мне было всё равно. Я знал, что не могу быть в доме, который каждой складкой штор, каждой тенью в углах, каждым вздрагиванием секундной стрелки на старых часах – напоминает её. И кажется в любой миг услышишь тихие шаги, в любой момент на плечи опустятся мягкие руки…

А здесь хорошо. Время идёт, как и должно ему двигаться – размерено, со скоростью черепахи, делая век жизни долгим, наполненным и утяжёлённым ощущениями и размышлениями.