– Чтобы из клетки не воняло! Я тут живой уголок в бараке держать не стану, понял?!

Тася забеспокоилась, засуетилась, и я положил ладонь на прутья и наклонился к увальню.

В конце концов, мне здесь работать. А Костян хорошо напутствовал меня. Почти как СанСаныч. «Аминь, твою мать» – единственная формула, которая здесь будет работать всегда и на всех. На своих, в том числе.

– Тася, – начал я неторопливо, тупо, словно в пустоту перед собой: – Породистая шиншилла. У неё окрас редкий. Давно у меня. Меня любит очень. И я её очень люблю. И очень ухаживаю. Потому что она беззащитная, ничего сделать не может. А я – могу.

– Ты чё не понял?! Крысу свою съе… – увалень опять вскочил с места.

А я тупо продолжал говорить, не подняв взгляда на вставшего:

– Я не могу, когда ей плохо. Дурею я. Сам себя не понимаю. Дурак дураком!

– Ты чё мне лепишь? Чё лепишь?

– Когда вокруг шумят, она пугается. А у неё животик слабенький. Она гадит начинает.

Я бубнил без выражения, а увалень уже бычился, собирая кулаки:

– Ты чё, не понял?! Ты чё идиот?!

– И тогда я бешусь, – спокойно закончил я и поднял глаза.

– Ты …!

Может он чего бы сказал ещё. Только тут у Таси действительно не выдержал живот, и тёмная струя брызнула на сетчатое дно клетки. Шиншилла, сама стесняясь получившегося конфуза, юркнула в угол поближе ко мне.

А увалень остановился с открытым ртом, впервые поймав мой взгляд. В глазах у него появилось новое выражение. Словно кнопку «пауза» нажали.

– Брейк, – хохотнул «Кастро», забрасывая ноги на свой стол. – Брынза, посели его к Профессору. Там его крыса может гадить, сколько в неё влезет!

«Брынза» опустился на место и, не поднимая глаз, монотонно объяснил мне, куда я должен пойти, чтобы найти Профессора.

Оказалось, не далеко.

Плоское одноэтажное здание в трёх десятках метров от административного корпуса и оказалось искомым. На входе красная табличка с гербом Советского Союза утверждала, что тут находится региональная сейсмологическая станция номер такой-то.

Я перешагнул через порог и оказался в тёмном коридоре, едва освещаемом сумеречным светом заходящего солнца из дверного проёма. Но что-то разглядеть всё-таки было возможно. Например, скудность, нищету и грязь. Мозаика пола была загажена многолетними наслоениями грязных следов, а со стен смотрели портреты учёных, подобные фотографиям на памятниках заброшенных могил – неживые, плоские, запылившиеся и беспомощные. У входа ещё были слышны звуки, несущиеся с улицы – чей-то говор, перестуки, перекличка автоматчиков на вышках, шум дизеля рядом с электростанцией, кашель движка вездехода, – а дальше в сумраке коридора звуки исчезали, скорее даже растворялись без остатка, становясь чем-то иным. Не материальным, а мистическим.

Неясный сизый свет едва пробивался в самом конце коридора. Он бил из проёма снизу.

Я ступил на мозаику пола и позвал в темноту:

– Профессор!

Дверь за мной захлопнулась, гулко ударившись, и плоско шлёпнув сжатым воздухом по спине. Стало совсем темно.

Тася в клетке засуетилась и запищала.

– Тихо, – сказал я и привычно выбил морзянку пальцем по коробке – старушка пришипилась.

Я пошарил по стене в поисках выключателя, но безрезультатно. Оставалось только идти на свет. Поправил лямку рюкзака, чтобы не сползала по гладкому нейлону куртки, и тут…

Приглушённый рёв, больше похожий на далёкий рык хищника, пронёсся по коридору. Тася мгновенно заметалась по клетке. Я скинул рюкзак прямо в грязь у входа, поставил поверх коробку, и, встряхнув руками, пошёл на рык.

Тигр?!

Чёрт, что же тогда с Профессором?

Второй рёв настиг меня уже почти у самого конца коридора. Сразу за ним – словно шлёпнулось безвольное тело. И я сорвался в бег.

Впереди виднелся провал вниз, из которого шёл свет и именно оттуда нёсся звук.

Третий рык застал уже на спуске в подвал.

Я махнул по лестнице вниз. Пролёт. Ещё один. Ещё.

Тут!

Тихо потрескивающие лампы дневного света под невысокими потолками давали мертвенно-голубое сияние. А рык… Он сразу перестал быть опасным, а сделался знакомым. Я вздохнул, повёл напряжёнными плечами и пошёл на звук. Требовалось пройти весь коридор до конца.

Дверь в туалет оказалась распахнута.

Сперва я увидел короткий ряд рукомойников на одной стене, и лишь потом – ширмочки-кабинки у другой. Из-за ширмы дальней ячейки санитарного помещения выклячивался зад в сером замызганном халате. Профессор держался руками за стену и ширму и неудержимо освобождал желудок от недавно съеденного. Но более всего – от выпитого.

Аромат бил по ноздрям пуще кулаков противника. Я сморщился и позвал:

– Профессор. Помощь нужна?

Рука на ширме на мгновение перестала цепляться за шаткую фанеру и явственно показала – «идите отсюда, потом, потом!».

Я пожал плечами и пошёл на выход. Наверху ждала Тася, а ещё надо найти в этом убожестве место, где нам с ней будет спокойно.

Первый этаж состоял из кабинетов. Вполне чистых, только очень запылённых. Судя по всему, сюда заходили чрезвычайно редко.

Минус-первый оказался общежитием. Комнаты стояли пустыми, сиротливыми, и ощущение безысходности только усиливали редкие островки прежнего устроенного быта – ваза-бутылка с торчащим сухим облетевшим стеблем, висящее на крючке расшитое полотенце, брошенный вверх циферблатом будильник, забытая на полке вязаная перчатка на миниатюрную женскую ручку. Вот эта перчатка меня и добила – стало тоскливо, хоть волком вой. Я подхватил покрепче коробку, поправил лямки на плече и пошёл на следующий этаж.

Минус-второй этаж был наглухо задраен. На тяжёлой двери висел знак опасности с молнией.

Минус-третий опять показался могильным от оттенка ламп. Но всё-таки он был жилым. Хоть одно живое существо тут обитало.

Вдалеке, в зеве санитарного помещения, гремела вода. То ли Профессор решил отмыться, то ли очищал туалет. И я решил не мешать. Ведь помощь ему не нужна, так?

Беглый обзор позволил осознать, что именно этот этаж и был рабочим. На табличках значились номера лабораторий, а за дверьми оказывались голые комнаты, заполненные аппаратурой. Пристанище Профессора я нашел где-то в середине коридора за дверью с номером семь.

Эта комната ничем не отличалась от других – тоже лаборатория, тоже аппаратура. Только вот в центре стоял заваленный мусором стол, вдоль одной из стен валялись деревянные ящики, забитые книжками, а в углу лежали смятые вещи и постель – стопка из пяти матрацев, на которых покоились одеяла и подушки. Стояли стулья, в беспорядке раскиданные лежали малознакомые предметы.

Комната вполне могла выдержать и ещё пару жильцов.

И хоть говорят, что в чужой монастырь со своим уставом не ходят, но да мне тут жить. Потому и порядок должен быть. Хоть какой-то.

Я прошёл, поставил коробку с Тасей на стол, а рядом свалил свои вещи.

Итак. Сначала – спальные места…

За последующие полчаса я навёл свои порядки. Приволок с минус-первого этажа две кровати, – себе и Профессору, – поменял бельё, заправил. Сдвинул ящики в одну сторону со столом, разгрёб бардак на нём, установил настольную лампу. Притащил тумбочку – переставил туда Тасину клетку. Вытащил старушку из коробки и дал, наконец, погулять по полу. Заодно и корма насыпал в её блюдце, а то худющая стала от поноса. Сел, стал чесать Тасе за ушами, чтобы ела лучше. Она начала успокаиваться, принюхалась, наконец, и к еде и аккуратно, чинно, несмотря на голод, стала кушать.

– Эт-то что?

Продолжая чесать Тасю за ушами, я обернулся. И тут же понял, что поторопился въезжать в комнату, а уж тем более окультуривать её.

Профессор оказался азиатом. Собственно, одно это уже сразу говорило бы о нём всё! И что доверять такому человеку нельзя, и что жить с ним в одной помойке не следует, и то, что быть настоящим «профессором» он, конечно, не может. Всё, если бы не одно «но» – был он весьма в почтенном возрасте. За шестьдесят, наверняка. Худющий, болезненный, с морщинистой серо-жёлтой кожей лица, словно на солнечный свет и не выходит. С чуть раскосыми глазами и серебристо-седой шевелюрой. Вылитый Тамерлан на смертном одре! Разве только в докторском халате на спортивном костюме, узких очках и берцах.