Мучило лишь то, что он никому не может об этом рассказать. Он по себе знал о болтливости и завистливости котов. Кто-то из посвящённых мог доложить о ветреной натуре Гризаиля одной из его кошек, что тут же скажется на его семейном положении.

Гризаиль спрыгнул с дивана и поплелся в сторону кухни.

– Куда ты пошел, мы же…

– Ах, ну да! – загорелся кот. – Мы же должны закончить собрание! Но прежде, – предупредил он, – нам с тобой, – Гризаиль смерил Юпи своим холодным золотистым взглядом, – необходимо помочь хозяину выбраться из всей этой передряги.

– Как? Что мы можем?

– Мы его животные. Мы прекрасно понимаем, что с переездом сюда условия жизни ухудшились втрое. Исчезли привычные комфорт и умеренность. Каждый, включая самого Грегори, что-то оставил в Лондоне. Хозяин был бы вправе отчаяться. Но только не мы, Юпи. Баст1 не без доброго умысла создала меня. – Юпи глубоко вздохнул. – И не без причины сделала так, чтобы из всех котят Грегори выбрал именно меня. Пусть я кот. И нет у меня ни рук, ни водительских прав, ни миллионной армии, но я принесу своему человеку максимум пользы. Что касается тебя, – он уныло осмотрел Юпи, – то мы оба непривычны к тому корму, которым теперь нас кормит Грегори, но нам принципиально важно это есть, так как ни один из нас не хочет доставлять ему лишних хлопот в этот сложный для него период. Наша задача – обеспечить его поддержкой и помощью во всём, не ограничиваясь вилянием хвоста перед прогулкой и трением о ноги перед завтраком. – Кот говорил так воинственно, будто перед ним не маленький Чихуахуа, но армия натренированных немецких овчарок. – За сим я, непринуждённо прекрасный, отличительно наикрасивейший и бесконечно грациозный кот породы Мейн Кун, объявляю собрание закрытым, – закончил он и развернулся к выходу.

В следующий миг он оказался у двери, ведущей на улицу.

– Что ты собрался делать? – бросил пёс вдогонку.

– Призвать Вселенную на помощь Грегори, – только и успел прокричать Гризаиль перед тем, как его хвост исчез в проделанном в двери отверстии для животных.

На самом деле он понятия не имел, что он будет делать.

С этим котом явно всё не так просто, подумал Драго, гуляя по спинке дивана.

Миссис Челлингтон ежедневно выпускала рептилию размять лапки по дому. Излюбленным местом игуаны считалась спинка дивана. С неё идеально просматривалось происходящее на крыльце дома напротив.

Драго привык видеть представителей семейства кошачьих валяющимися на хозяйском кресле, выпрашивающими всё подряд с хозяйского стола самыми примитивными методами и вообще мало интересующимися миром вокруг себя, существами. Иначе себя вел только этот златоглазый кот. В каждом его движении, перемещении или действии, Драго видел не то бесцельное прозябание в действительности, что было присуще всем кошачьим, но в абсолюте осознанное исполнение своей собственной, глубоко индивидуальной роли в общей для всех реальности. Проще говоря, у этого кота были мозги.

Мистер Челлингтон как-то сказал: любопытство – признак разума. Фразу эту он выхватил из воспоминаний о своем австралийском детстве.

Однажды вечером, важно сказать, австралийским вечером, Лукас и друг, чьего имени он уже не помнит, забрели на пустынный, никем, кроме парочки пернатых, не облюбованный пляж. В то время, когда одна половина континента давно разгуливала по дому в домашних тапочках, а другая разглагольствовала о смысле жизни, сидя в баре, двое мальчиков заканчивали очередной будний день, распластавшись, как морская звезда, на песке.

Безымянный мальчишка залился хохотом. Лукас повернул голову в сторону приятеля – тот активно шевелил руками и ногами, лежа на песке. Затем он резко поднялся, чтобы отряхнуться. Его друг оставил на песке нечто похожее на «снежного ангела». Их обычно «вырисовывают» дети, живущие там, где зима и лето имеют массу отличий. Здесь же мальчишкам и девчонкам приходилось импровизировать и вырисовывать ангельские силуэты на песке, а не на снегу, как это было принято в других частях света.

Громко выдохнув, безымянный мальчик спустил с себя шорты, снял футболку и побежал к океану. В миг вода поглотила маленькое голое тельце. На секунду Лукас остался на берегу один. Через мгновение мальчишка вынырнул. Вечернее купание становится в два раза приятнее, когда тебе его запрещают родители. Закрыв лицо руками, безымянный товарищ еще раз окунулся. Вынырнув, он принялся звать с собой Лукаса. Тот в ответ замотал головой. Ему совсем не хотелось покидать тёплый песочек. И купаться он предпочитал в домашнем бассейне, так как опасался океанской живности.

Купальщик начал кривляться и бросать в друга всякого рода ярлыки. Трусость, излишнее послушание родителям – немногое из того, что узнал о себе начинающий скучать на берегу мальчик. На этом представление не закончилось. Даже с посиневшими губами, приятель-без-имени продолжал звать Лукаса. Но тот его уже не слушал.

Устав выслушивать обиняки, юный мистер Челлингтон посмотрел в ночное небо. Его, как всякого любопытного ребёнка, интересовало, сколько же звезд на небе? Этой ночью он надеялся сосчитать все. И его так увлекло это занятие, что он почти перестал слышать поддразнивания, что доносились напротив. Сначала он не придал этому никакого значения, так как количество звезд на небе его интересовало куда более, чем источник оскорблений и всяческих притязаний на его человеческое достоинство.

Лукас начитал 1 000 горящих точек и понял, что за одну ночь ему с этим делом не справится. Голоса друга слышно уже не было. На Лукаса с немой претензией уставилась океанская гладь. Несостоявшийся звездочёт ринулся на поиски приятеля: он кричал, звал его по имени, которое он тогда ещё помнил; оббежал кромку берега, до конца надеясь, что приятель просто уплыл куда-то. Ему очень скоро пришлось признать: мальчик исчез. Напуганный он рванул с пляжа в сторону центра города. Он бежал, не останавливаясь. Оказавшись в кабинете шерифа, он не мог вспомнить, как оказался там. Да и не пытался. Криком, жестами, нечленораздельной речью, испуганный мальчик убедил старого и располневшего мужчину проследовать за ним, на пляж.

Дальше дыра в памяти. Позже детский психолог расскажет чете Челлингтонов что-то об этом и посоветует им сделать все возможное, чтобы этот детский кошмар больше никогда не потревожил нежную психику их ребёнка.

Лукас Челлингтон, уже старик, не помнил имени погибшего в детстве друга. Как не помнил и того, как он добежал до кабинета шерифа. Единственное, что он помнил так же точно, как собственное отражение в зеркале, так это то, что он увидел после того, как тело… то есть то, что от него осталось, вытащили на берег. Солнце только встало, а пляж, до этого немноголюдный и тихий, кишел репортёрами, полицией и простыми зеваками. Детей туда не пускали. Пляж огородили лентой. Взрослые прижимали к себе своих отпрысков, не давая при этом им протиснуться меж взрослых, дабы чадо не увидело залитый кровью песок.

Если одни родители были в состоянии удержать ребёнка или же покинуть злополучный пляж вместе с ним, то чета Челлингтонов отлёживалась в утреннем полудреме в мягкой постели. Они пребывали в твердой уверенности, что Лукас, которого они забрали в первом часу ночи с пляжа, где пропал, как они позже будут говорить, «тот мальчик», сейчас находится в своей кровати.

Без ведома родителей и точно не с согласия на то шерифа, Лукас прополз по песку мимо шлёпанцы, кроссовки и босоножки. Получив по затылку пару затрещин от чьих-то явно несезонных ботинок, мальчик дополз до того места, что было огорожено красно-белой лентой. Ему пришлось потеснить некоторых, чтобы выпрямиться – он должен был видеть, что там происходит. Полицейские загородили собой «ангела» на песке. Расстроенный Лукас притопнул ножкой. Ему непременно нужно было увидеть, что с таким старанием охраняют полицейские от любопытствующих глаз. Он сам не понял, как ему хватило храбрости пересечь натянутую, как нерв, красно-белую ленту. Что-то подтолкнуло его сорваться с места и побежать к океану. Он знал, так надо. Так будет правильно. Полицейские, что ещё минуту назад закрывали собой темнеющее пятно на берегу, уже махали руками перед мальчиком в знак того, что это зрелище не для его детской психики. Сам он, пребывая в полном спокойствии, сидел на горячем песке. Сложив руки биноклем, он посмотрел туда, где до этого, подобно осам, копошились полицейские и прочие слуги Фемиды. И он увидел.