Подобные пришествия никак не изменяли жизни двора. Парни, вероятно, выполняли некую сверхзадачу. Поэтому, когда кто-то из дворовых ребят случайно направлял мяч в их сторону и попадал в чью-нибудь широкую спину, это не каралось. Мяч отфутболивался мощной ногой в настоящем ribok или adidas обратно. Парни даже отходили, оглядевшись вокруг, в тот же дальний угол, что и все, если вдруг возникала необходимость. Я наблюдал за всем этим, когда сидел на кухне возле окна, облокотившись на подоконник. Так я ждал, когда закипит чайник. Кроме как вниз смотреть было некуда.

Ночное оживление в квартире Мухадовых было необычным явлением, но я не имел желания пойти узнать, в чем дело. Согнутый силуэт принадлежал самому первому и самому старому из них, которого, впрочем, что-то давно не было видно на улице. Значит, это были не похороны.

– Ну и славно, – подумал я, – только похорон нам и не хватало!

В старых домах, в которых главным средством подняться на свой этаж являются все же лестницы, а не лифты, между пролетами лестниц размещаются окна. В нашем доме они были большими, на подоконник мог свободно встать взрослый человек, но голова его не достала бы до верха. Подоконники были такими широкими, что в свое время, пока в подъезде не появился сторож, на них частенько устраивали свои пикники обделенные домом подростки и просто бродячие алкаши. Но вот уже пять лет как двое стариков с первого этажа стали получать деньги за то, чтобы в подъезд не заходили посторонние; на подоконниках появились горшки с чахлыми геранями и какими-то другими растениями, способными обходиться без света, и пустые консервные банки для окурков.

Когда я вошел в дом, пожилая сторожиха стояла возле открытой двери своей квартиры и прислушивалась к чему-то, что, судя по ее скособоченной голове, происходило где-то на верхних этажах.

– Кажется, к вам пришли – произнесла она шепотом, увидев меня.

Больше она ничего не сказала, а продолжала напрягать свое сморщенное личико.

Я пошарил рукой в почтовом ящике, который оказался пустым, и стал не торопясь подниматься наверх. Действительно, на подоконнике между четвертым и моим пятым этажом сидели двое парней, к которым любой современный человек не задумываясь приклеил бы метку со словом «быки». Мощные фигуры с характерными округлостями накаченных мускулов, короткие стрижки, оставляющие головы почти без защиты от солнца, глаза, глядя в которые невольно вспоминаешь сказку «Огниво» и трех собак из нее. Один из парней поигрывал перочинным ножиком, втыкая его в горшок с геранью.

Я прошел мимо, скользнув взглядом по скучающим «быкам», уловив за спиной легкий ветерок от того, что они, вероятно, повернули друг к другу головы и обменялись коротким мычанием, и всунул ключ в свою дверь.

Я привык, входя в квартиру, с порога слышать музыкальный шум из комнаты Алексея. Как правило, я сразу же кричал что-нибудь вроде: «Брат, сделай музыку тише!», что, разумеется, было лишь средством подать сигнал о собственном появлении, а отнюдь не признаком моей раздражительности. При звуках моего голоса Алешка обычно выходил из своей комнаты и сообщал что-нибудь о том, кто мне звонил, или что мне пришло письмо. Потом я шел в гостиную, говорил привет всем, кто там мог быть, спрашивал, не звонил ли кто-нибудь еще, и уходил к себе, где плюхался в кресло в ожидании, когда мама разогреет ужин или, если было слишком поздно, соображая, чем заняться в первую очередь.

В этот раз в квартире было непривычно тихо, будто несмотря на поздний час в ней не было никого. Я скинул в коридоре ботинки и не снимая куртки прошел в гостиную, улавливая что-то необычное, если не сказать неладное. Оказывается, у нас были гости. Точнее, один гость. Он сидел за столом спиной к двери, сидел прямо, как Будда. Короткие черные волосы блестели, отражая свет всех пяти ламп в люстре. Руки он положил на стол перед собой. По другую сторону стола сидели мои родители. Отец, как и этот человек, сидел прямо и положив руки на стол, мать – съежившись и спрятав руки на коленях. Разница между отцом и незнакомцем была только в том, что отец казался более озабоченным происходящим. Он смотрел на свои руки и по выражению его лица казалось, что ему очень хочется пошевелиться.

Гость, а это был мужчина лет тридцати, был не худым, какими бывают слабые нездоровые жители городов в энном поколении, а скорее худощавым, что свойственно тем, кто много времени проводит (или по крайней мере проводил) на действительно свежем воздухе и с рождения вобрал в себя упорство зеленой травы, вылезающей весной из земли. Такие люди обычно знают, но не говорят другим, что они хотят в каждый миг своего существования. Выражение глаз у него было такое, как у степной хищной птицы, вынужденной томиться в вольере петербургского зоопарка.

Я прервал какой-то важный разговор, но никто не посмотрел в мою сторону, даже тогда, когда я прошел в дальний угол гостиной и сел, закинув ногу на ногу, в кресло. Мне всегда чертовски приятно было провалиться в глубокую мягкую пропасть, после чего я обычно нажимал на кнопку дистанционного управления телевизором. Только сегодня странное было кино.

Разговор так и не возобновился. Через минуту молчания гость пошевелил ладонями, раскрыв их и слегка придавив поверхность стола, поднялся и вышел, засунув руки в карманы пиджака. Этот его последний жест разрушил создавшийся образ необычного человека. Лучше бы он выплыл в той же глубокомысленной позе, которую так строго поддерживал за столом.

Отец тоже поднялся и проводил его.

– Уф! Просто гипнотизер какой-то! – сказал он, вернувшись в комнату и опустившись во втором кресле.

В комнату вошел Алексей. Его длинная фигура, на костях которой уже начало нарастать правильное – твердое в нужный момент мясо, появилась бесшумно. Брат явно стремился не привлекать к себе внимания, видимо, он чувствовал свою вину в чем-то и не хотел, чтобы ему о ней напомнили.

– Приходили родные этой девушки, – произнес отец, – Мы были вынуждены солгать.

– Этот парень ей никто! – горячо ответил Алексей.

Отец повернулся в мою сторону:

– Андрей, ты раньше бывал во дворе, может, видел когда-нибудь мужчину, который только что ушел?

– Он сказал, что он – брат Тамары! Неправда! – снова подал голос Алешка.

Я начал смутно догадываться о сути конфликта. Но не о его глубине.

– Если речь идет о внучке старого Мухадова, то я знаю только одного ее брата. Если у нее есть еще кто-нибудь, он появился в неподходящий момент – ответил я и краем глаза посмотрел на Алексея. Он правильно понял мой тон и повернулся, чтобы выйти. При этом он что-то хотел сказать, но промолчал и только коротко ударил кулаком в дверной косяк. В этом было мое влияние – именно я убедил его покинуть футбол и заняться боевыми единоборствами. Сам я иногда жалел, что меня в свое время не направили в этом смысле на истинный путь.

– Давайте ужинать! – это мама поднялась со своего места.

– Я приготовлю на пятерых. – прибавила она, выходя из гостиной.

Алексей ушел к себе. Через приоткрытую дверь до меня донеслась музыка, включенная негромко. Я подумал, что кто-то влияет на привычки брата. Сам я последовал за отцом, который скрылся в кабинете. Перед тем, как войти к нему, я зашел в свою комнату и достал из ящика стола утреннюю находку. Сквозь полиэтилен она не казалась столь удручающе мерзской.

– Вот что я нашел утром – сказал я, кладя мешок на стол перед отцом. – Только не надо доставать: очень неприятно пахнет.

Отец дотронулся до пакета, расправил полиэтилен, заглянул внутрь и откинулся в своем кресле назад.

– Чья это кроссовка?

– Алексея. – я сел на окно перед столом отца. В его кабинете не было места даже для пары стульев, кроме стола и кресла в нем смогли поместиться только книжные шкафы вдоль стен. Книг было много. Причем мне было трудно уловить смысл этого собрания. Ясно было только то, что отец покупал все, свидетельствующее о способности человека мыслить глубоко, широко и точно, а также то, что раскрывало границы мира за пределы, доступные среднему гражданину. Какое отношение имела, например, книга с названием «Скульптура и маски тропической Африки» к математике, которую отец преподавал в Политехе?