Наступило молчание.
– Вы в затруднении?
– Признайтесь, вопрос не из легких. Вы рядом со мной, одна ваша рука у меня на плече, другая – перебирает мои волосы. И еще хотите, чтобы я…
– О, я ведь прошу такой безделицы! Просто новой пищи для моего воображения, когда вы уйдете.
Она явно заколебалась.
– Ну, хорошо. Чтобы не мучить ваше воображение я постараюсь обойтись без всяких оговорок и обходных путей, и скажу, что вы можете воображать себе 34—35. Это вас устраивает.
– Это великолепно!
– Очень рада, потому что в данный момент больше ничего вам не могу предложить, дорогой сударь.
Она снова говорила насмешливым тоном, который всегда был для нее лучшей защитой.
– А второй задаток?
– Встаньте.
Она подчинилась.
– Я хотел бы сейчас встать перед вами на колени.
– Разрешаю вам это.
– А теперь я хотел бы поцеловать вашу ножку там, где кончается чулок.
– О, я думаю, что это будет очень неосмотрительно.
– Ба! Вы так надежно закутаны, а ваши ножки словно заперты на замок. Кто бы мог заставить их раздвинуться?
Я услышал шелест ткани и представил себе, как он прижимается губами к нежной коже ее ноги выше колена. Мне послышался даже что-то вроде глухого, жалобного стона.
– Хватит, – сказала она наконец прерывающимся голосом. – К тому же мне пора возвращаться.
– А третий задаток?
– Нет! Не хочу даже говорить об этом. Не хочу даже ничего о нем знать.
Она сделала несколько шагов по направлению к двери.
– Вы уже уходите?
– Да, мой муж может начать беспокоиться и отправиться за мной в парк. Кстати, а как вы в него попали?
– Перелез через решетку, другого способа не было. Не беспокойтесь, меня никто не видел. Кстати, вы могли бы мне завтра, во время игры в бридж, дать мне ключ от калитки?
Она явно заколебалась.
– Там видно будет. И не забудьте, когда придете, положить в старый дуб письмо. Мне интересны ваши впечатления, после того, как вы их обдумаете.
– Обещаю.
Она уже спускалась по лестнице, когда он бросил ей вслед:
– А пока вот вам все-таки третий задаток: у вас бархатная кожа, моя дорогая. Так что я его уже получил.
Я услышал удаляющиеся неторопливые шаги Одиль, которые вскоре замерли в темноте. Леборд закурил сигарету и тоже удалился. Я остался один.
Я вернулся домой и оказался в своем кабинете как раз в тот момент, когда часы пробили десять. Утром в это время я еще ничего не подозревал. Как все изменилось всего за двенадцать часов! Мне не терпелось увидеть Одиль, ее лицо, поэтому я погасил свет в кабинете, как если бы закончил работу, и пошел в спальню.
Одиль была в ванной комнате, куда я вошел без стука. Она чуть не вскрикнула от испуга, как мне показалось. Я же сделал удивленное лицо и спросил:
– Как? Еще не в постели?
– Готовлюсь туда отправиться.
Кошка опять упала на все четыре лапы.
Сидя пред зеркалом, Одиль сосредоточенно стирала с лица косметику, чтобы наложить ночной крем. Она массировала лоб, щеки, шею круговыми движениями кончиков пальцев и, глядя на нее, всецело поглощенную этим пустячным занятием, невозможно было представить себе, что всего полчаса тому назад она была на волосок от близости с другим мужчиной. Разве что глаза у нее чуть-чуть ввалились.
– У тебя усталый вид, – заметил я небрежно.
Она резко повернулась ко мне, но тут же взяла себя в руки и скрыла раздражение.
– Ничего удивительного. При такой мигрени…
– Свежий воздух совсем не помог?
– Ни капельки.
Она стянула платье через голову, а я сел на табурет и молча наблюдал за тем, как она раздевается. Это было мое законное право мужа. Одиль сняла комбинацию и осталась только в чулках с поясом и кружевном бюстгальтере. Трусиков на ней уже не было, что меня даже не удивило. Они кучкой лежали на краю ванны: по-видимому, она сняла их в первую же минуту после возвращения. Их действительно было три пары: из белого трикотажа и розового и голубого шелка. Как бы в рассеянности я сжал в руке эти интимные кусочки ткани. Мне показалось, или они действительно были влажными от неудовлетворенного желания? Пусть меня простят за это перечисление бесстыдных и порочных деталей.
Вскоре Одиль вышла из ванной и я последовал за ней в спальню.
– Ты уже ложишься? – спросила она.
Без сомнения она хотела остаться одна, чтобы помечтать о своем приключении. Впрочем, мне совершенно не хотелось спать, что было совершенно естественно. Я оставил Одиль и заперся в кабинете на ключ и занялся довольно странным занятием. Я скрупулезно восстановил в памяти все то, что говорил Лаборд, а потом начал все это повторять, как прилежный ученик.
Зачем? Пожалуй, пришло время рассказать о моем плане мщения. Прежде всего я, разумеется, как и любой муж, не хотел стать рогоносцем. Во-вторых я хотел отомстить, но отомстить изощренно. Я хотел удалить Лаборда, прийти на свидание вместо него и ласкать Одиль так, как это делал он, пока она сама не отдастся мне. А там – будь что будет. Конечно, это безумие и извращение, но в этом была какая-то особенная притягательность.
Передо мной была новая женщина, которую я совершенно не знал. Я знал ее совсем другой – бесчувственной и холодной. Другая появилась только потому, что появился другой мужчина. Единственным способом узнать эту новую женщину было занять место этого мужчины. Как только она будет моей, мое желание и любопытство будут удовлетворены, я перейду ко второй части своего плана мести. Взять эту Одиль номер два, наслаждаться с нею, насытиться ее сладострастием, а потом, прежде чем она придет в себя, а мои руки будут еще ласкать самые потаенные местечки ее тела, сбросить с себя маску и заставить Одиль корчиться от стыда.
Что нужно, чтобы добиться этого? Пишущая машинка с характерными дефектами двух литер и голос Лаборда, который я должен был имитировать. Во время учебы в лицее я довольно успешно копировал голоса преподавателей и одноклассников, причем старательно совершенствовался в этом занятии. Мог ли я себе представить, что в один прекрасный день…
С ученическим прилежанием, усиленным чувством бешенства, я повторял слова, услышанные полчаса тому назад десятки раз подряд, стараясь как можно более точно передать особенности голоса и интонации своего соперника. Чего мне это стоило, Бог мой! Но ради того, чтобы отомстить…
– У вас бархатная кожа… Нет, я и не думаю овладеть вами… Я подожду, пока ваше собственное желание… Признайтесь, что ощущение приятное… Я бы хотел поцеловать вашу ножку там, где кончается чулок… Ничего страшного, поскольку вы так закутаны…
Ах! Отравленные слова! Мне нужна была передышка, я больше не мог так себя мучить. Но спустя несколько минут я снова принялся за работу с почти смертельным упорством.
– У вас бархатная кожа… Я хотел бы услышать от вас про этот размер… Чтобы потом, когда вы уйдете, воображать себе…
Когда я вернулся в спальню, Одиль уже спала на своей кровати рядом с моей. Какое-то время я смотрел, как мерно дышит ее грудь под светлой пижамой. Она глубоко вздохнула и по всему ее телу пробежала дрожь. Я погасил лампу у изголовья и предоставил Одиль ее сладострастным снам.
Я не видел ее за завтраком, так как встал раньше обычного. Да мне и не хотелось ее видеть. Как только я проснулся, события предыдущего дня всплыли в моей памяти с жестокой ясностью и меня словно ударили ледяным полотенцем по лицу. Я отправился в Париж на улицу Комартэн. Совершенно не помню, что я делал в то утро, кроме одной незначительной подробности. Возможно, именно из-за своей незначительности она и врезалась мне в память.
На улице я увидел незнакомую девушку, проходившую мимо газетного киоска, возле которого я как раз остановился. Девушка улыбалась чьему-то появлению, какому-то молодому человеку, возможно, своему жениху, и улыбка на ее свежем лице была чистой, как заря. Одиль тоже так улыбалась. Как и эта девушка она вошла в жизнь, принимая ее с доверием и надеждой. Но однажды в самой глубине ее существа пробудились странные, до тех пор дремавшие силы и желания. Пробудились по воле колдуна, который сделал ее другой, порочной, женщиной. И мне захотелось сказать незнакомой девушке: «Будь осторожна! Тебе станут говорить о волнующих ощущениях, редких ощущениях, запретных ощущениях, которые не может дать муж, но которые необходимо испытать. Не поддавайся на эту приманку. Это яд.»
