– Я хочу сказать, что твое присутствие… обаяние твоей красоты лучше всего защитят меня…

– Я вас не понимаю…

– Неправда! Отлично понимаешь… Так называемый генерал Масео… хорош «генерал»!.. находится всецело под влиянием полковника… Ха-ха-ха!.. полковника Карлоса Валиенте, который, в свою очередь, весь в прелестных ручках донны Кармен Агвилар-и-Вега… Ха-ха-ха!.. Вот почему я здесь в полной безопасности.

Желая ковать железо пока горячо, Кармен сказала:

– Это верно, отец. Вашу жизнь щадили все время. Если вы сами с безумной отвагой бросались в опасности и, наконец, пострадали, то в этом никто не виноват. За случайность никогда нельзя поручиться, но преднамеренно никто не тронул бы и волоса на вашей голове.

– Ты хочешь сказать, что меня щадили эти… негодяи?

– Да, отец, вас щадили те люди, которых вы называете негодяями.

– Какая гадость!.. Это заставляет меня ужасаться жизни, если я обязан ею гнусным разбойникам… презренным бунтовщикам!.. И какой-нибудь сын рабыни… простой лакей, назвавшийся полковником разбойничьей шайки, смеет хвалиться, что щадил меня!.. О, я готов задушить сам себя при одной этой мысли!

– Мой друг детства исполнил свою обязанность, отец.

– Этот мулат твой друг… Ха-ха-ха!.. И ты, девушка с тонким, развитым вкусом, любишь этого ублюдка?

Храбро выдерживая бурю, осыпаемая градом оскорблений, из которых каждое так коробило ее, Кармен дрожащим от сдерживаемого чувства голосом произнесла:

– Да, люблю.

– О, ты… негодная! Ты недостойна носить мое имя, и я не признаю тебя более своей дочерью!

Вне себя от бешенства, он схватил лежавший на столике хлыст и хотел ударить им дочь по лицу. Но та, пристально глядя на него, с достоинством проговорила:

– Дон Мануэль Агвилар-и-Вега, вы забываете, что я женщина!

– Негритянка… любовница мулата!

Он снова поднял руку, но в это время в дверь, оставшуюся полуотворенной, кто-то вошел, тоже шатающейся неровной походкой, одновременно послышалось злое рычание рассерженной собаки.

Это был Мариус, привлеченный громким голосом дона Мануэля. Матроса сопровождал Браво, не отходивший от него с той минуты, как увидел, что его несут полумертвым на гациенду.

– Оставьте! – коротко проговорил Мариус, ударив испанца по поднятой руке.

Обернувшись и увидев на стоявшем перед ним бледном человеке остатки мундира инсургентской армии, дон Мануэль дико захохотал и крикнул:

– Кристобаль!.. Зефир!.. Мартино! Ко мне!.. Схватите этого негодяя и расстреляйте его в спину, как делают с изменниками.

Человек восемь негров, вооруженных с ног до головы, ворвались в комнату. Браво свирепо ощерил свои страшные волчьи зубы и приготовился к борьбе.

Мариус поспешно схватил тяжелую скамейку из черного дерева и, размахнувшись ею, энергично воскликнул:

– Ну нет! Я никогда не показывал спину врагам, не таковский!.. Вперед, во имя старой Франции!

Между тем в капище «воду» разыгрывалась очень странная для непосвященных сцена. Молодые девушки, полуусыпленные питьем, с тайным ужасом следили за всем происходящим вокруг них.

Капище наполнилось народом. Пропев какой-то до невозможности дикий гимн, жрец сказал собранию несколько слов, после чего лица у всех прояснились, и блеснувшие зверской радостью взоры обратились на неподвижно лежавших на полу жертв.

Вдруг жрица издала пронзительный свист, в ответ на который раздался другой свист, еще более пронзительный и резкий. Затем она приблизилась к клетке, поставленной на пол, в которой находился священный уж.

Остановившись против клетки, жрица надела на голову блестящую диадему, закутала шею, плечи и грудь несколькими красными шелковыми шарфами и начала с каждой секундой все более и более возбужденно делать какие-то странные движения головой и плечами, щелкала пальцами, точно кастаньетами, и все ее лицо судорожно подергивалось. Все это постепенно ускорялось и усиливалось.

Наконец, жрец взял бубен, увешанный мелкими погремушками, и стал ударять в него сначала тихо и медленно, потом все громче и чаще, по мере того, как возрастало возбуждение жрицы.

В это время представитель самого божества, уж, свертывался и развертывался, свистел и шипел и вообще бесновался в своей клетке, так же как бесновались вокруг него люди.

Все вокруг тоже понемногу стали волноваться и приходить в исступление, подражая всем движениям и гримасам жрицы, на губах которой была уже пена. Ее ввалившиеся глаза выступали из орбит, из горла вылетали какие-то дикие, полусдавленные звуки, вся она корчилась, изгибалась и вывертывалась, точно сама была змеей, а не человеком.

Наконец, она все с теми же безобразными кривляниями начала срывать с себя шарфы и верхнюю одежду и бросать в толпу, которая рвала их в клочья и делила.

Когда жрица очутилась в одной длинной белой газовой сорочке, сквозь которую можно было видеть ее старое, худое, как скелет, тело, жрец резко оборвал свою адскую музыку и отворил клетку.

Животное одним прыжком бросилось на жрицу и обвилось вокруг ее шеи и талии.

После этого началось такое беснование, которое не поддается никакому описанию.

Уж так крепко обвился вокруг жрицы, что как будто составлял с ней одно целое. Плоская и узкая голова отвратительного животного плотно прижалась к ее костлявым щекам, а его раздвоенный язык точно облизывал ее губы, покрытые пеной и кровью.

Долорес, Фрикетта и Пабло, начинавшие мало-помалу приходить в себя от дурмана, сковывавшего их мозг, с немым ужасом смотрели на отвратительное зрелище и молили Бога спасти их от этих звероподобных людей, во власти которых они находились.

Положение молодых девушек и мальчика было самое отчаянное. Совершенно беззащитные, они с трепетом ожидали, что будет дальше.

Между тем сборище приходило все в большее исступление, так как жрец начал раздачу спирта.

Многие из бесновавшихся лишались сил и падали в полном изнеможении на пол. Их оттаскивали в сторону, чтоб они не мешали другим. Некоторые раздирали себе лицо и грудь ногтями, кусались и высасывали кровь из причиненных друг другу ран.

Все, что делали эти осатаневшие люди, мы не будем описывать подробно, – слишком уж это возмутительно. Заметим только, что кто не верит, что подобные безобразия могли твориться в наше время, тот может ознакомиться с официальными документами, относящимися к секте «воду» и хранящимися в полицейском архиве острова Кубы.

Посреди сборища находилась группа, состоявшая из нескольких человек, видимо, не знавших, как держать себя, и не принимавших участия в том, что проделывали другие.

Это были новички, ожидавшие посвящения.

Жрица вдруг упала на пол возле клетки ужа и оцепенела. Уж, очевидно, превосходно выдрессированный, проворно вполз в свое жилище и, свернувшись в клубок, тоже замер.

После этого жрец начертил на полу большой круг, в который приказал войти неофитам. Он объявил им, что «воду», снизойдя к их мольбе, готов принять их в число своих избранников. Затем, изобразив в ярких красках радости, ожидающие того, кто усердно исполняет обряды культа этого божества, он прибавил, что в число избранных допускаются только те, которые удостоятся «поцелуя священного ужа». Этот поцелуй приобщает их к сонму верующих, и им потом предоставляется право принимать участие в пирах в честь «воду», на которых раздается мясо безрогих козочек.

Жрец закончил свою речь требованием от посвящаемых клятвы верности божеству, слепого повиновения жрецам и того, что они отрекаются от отца и матери, жены и детей и готовы будут принести их в жертву по первому слову жрецов.

Жрец особенно настаивал на последнем пункте клятвы, нарушение которого влечет за собой смерть.