Другая особа, делилась со мной своей жизнью с не меньшей охотой.

– Он, – говорила она медленно и загадочно делая акцентировку на слове ОН, – настоящий поэт. И стихи ОН пишет только настоящие….о главном. Сказал что ради меня разведется с женой, да и развелся кажется.

– А ты?

– А я завела себе паренька с первого курса… лобзик… может слышал, длинный такой, черненький. У нас с ним разница в возрасте семь лет, да и пох….за то молодой, главное же это не возраст, главное это член!

– Что простите, подавился я яблоком, – что, что…?!

– Член, говорю, – уверенно заявила она, – а что… на разок пойдет.

Мммм, только и ответил я и спокойно посмотрел на прибор, который в свою очередь светился зеленым. Все ясно, улыбнулся я, и повел её к себе… поделиться житейским опытом, и показать ей все то, что незамысловато наросло у меня к двадцати с небольшим. Все самое главное.

Третья же просто плакалась мне в жилетку.

– А ты знаешь что такое настоящая любовь, – рыдала она.

– И что же, – спокойно спрашивал я, ведь именно это она хотела услышать в данную минуту.

– Это, – захлебывалась девочка… это нечто подлое и гнусное. И до такой степени грязное и паршивое, что и не стоит внимания и вовсе. Когда ты очарованно смотришь ему в рот, ты, на какой – то стадии отношений не можешь поделать с собой ничего. Он может унижать тебя, поливать грязью, смешивать с бытом, а ты….просто и наивно дышишь ему в лицо. И ты не способна жить без его воздуха, без его рук, без его фраз. Его образ всегда стоит перед твоими глазами. И он… делает с тобой все что захочет….безнаказанно. Потом… возможно позже к тебе все же придет осознание того, что тебя в очередной раз смешали с дерьмом. Но потом… это случиться потом. А пока тебе ломают кости, выпотрашивают твою жизнь, с легкостью лезут в твою душу и лицемерно лгут. Сначала он говорит, что ты детка, никакой любви и нет вовсе, а ты съежившись в комочек не веришь ему и продолжаешь верить, и что самое подлое… надеяться. И когда позже, он позвонит тебе и скажет….дорогая, я нашел свое счастье, я полюбил… прости. Ты в отчаянии сначала просто не поймешь всего того, что он сказал тебе. Значит, он лгал, лгал, когда твердил тебе что любви то нет, лгал и спал с тобой. Или….лжет теперь. И где правда, – уже орет она мне в лицо, – где правда? И зачем впускать в свою жизнь такое ….. и больно ….невыносимо больно.

– Все пройдет, успокаиваю её я, – обязательно пройдет. И с удивлением смотрю на зеленый цвет анализатора, – все у тебя будет хорошо, – уже выходя из кафе кричу ей, странно, а с первого взгляда и не скажешь.

Сам же я воспринимал жизнь гораздо проще. Может в силу своего недоразвитого интеллекта, вся бытность стоящая перед глазами, впитывалась мной в узкой специализации. Да и виделось мне все гораздо проще, чем казалось на самом деле. Любовь я расценивал, как эгоизм, ну или на крайний случай половое влечение. Желание всеобъемлюще обладать кем то, или чем – то частенько пробуждалось во мне, но так же быстро угасало. На корню. В громкие и шумные предприятия я не лез, с плохими мальчиками дел не имел. Учился средне, так… семь восемь. Порой мне казалось что вот если он растет, к примеру одуванчик, то он и есть… одуванчик. Не цветок солнца, не роддом для парашютов и не желтенькое счастье. А одуванчик, и все! И не надо все усложнять, не надо всего этого словесного и мыслительного онанизма. К чему оно все? Это поэты и писатели, художники и философы так незамысловато усложнили жизнь. Ища в холодном камне творческое начало, скульптор ваяет из него жизнь, вкладывает в кусок мрамора свою душу, а зачем? Что бы казаться лучше, или что бы ….хотя как мне казалось все это только лишь для самореализации, и не более того. Каждому хочется счастья, и по моему мнению стать кем то в жизни, и есть самореализация, поиск себя, как некой субстанции. Никто же не хочет быть никем. Пустым местом. Человека же за что – то надо уважать, ценить, любить. И где же я вас спрашиваю, положительные человеческие качества, как сегмент общества, как институт нашей жизни? И кто же после всего этого он… одуванчик? Растет себе запросто на лугу, тащиться от солнечного света, самокопанием и самореализовоностью не увлечен. Просто растет, дурак он что ли? Вот и я рос, учился общался и рос.

– Дурачком растет, – констатировала мою сущность тетушка разговаривая с мамой по телефону. Хотя сама так и продолжала встречаться с бараном, проводя с ним все ночи на пролет за карточным столом.

А дальше…

– А дальше ты еще много что рассказывал, – расхохотавшись просвистел он, – не кажется ли тебе что в твоей жизни пора что – то поменять?

– А вы что, Санта Клаус? – Поинтересовался я, и собрался положить трубку на место.

– Я круче, – серьезно ответил он, – встречаемся завтра в кафе, буду выполнять желания.

Я бросил трубку и посмотрел на часы. Над городом монотонно и радостно вставал новый день.

На следующий день, у меня выдался выходной и мы встретились с ним в одном из уютных кафе, что опоясали многолюдный центр нашего города. Я пришел заранее и мне пришлось коротать время, занимаясь рассматриванием праздно шатающихся влюбленных, вдоль витринных окон того места, где я устроился. Наконец он пришел. Галантного вида, уже не молодой и порядком выпивший. В сером осеннем пальто, тростью и улыбкой на миллион долларов. Вынул из потайного кармана початую бутылку красного вина и нагло, но шепотом, заявил.

– Вы Бужеле тридцать седьмого пьете?

– А что, – переспросил его я, – в этом знаменательном году делали хорошее вино?

Он улыбнулся и поморщился как от кислой капусты, – Это у нас, на родине в это время не только вина, хорошей водки не делали. А то только и делали, что сажали всех и вся по каторгам да по лагерям. И еще, людей хороших делали, в смысле строгали. А там…, – и он многозначительно вытянул это слово, давая понять что точно уверен где это самое «Там» находится, и что там творилось в знаменательный тридцать седьмой.

Я от вина не отказался. Тем более он разливал его из под стола, он называл этот способ «Студенческий», и постоянно озирался по сторонам, подливая мне и себе.

– Как это вы про женщин скорбно рассказывали в своих ночных передачках, – видимо переходил к делу, он.

– От чего же скорбно, – смутился я, – возможно немного иносказательно, а так, если в общих чертах,…

– Правдоруб значит?! – расхохотался он и снова подлил, – А кому она нужна твоя эта правда? Ты так про баб говорил, что можно было подумать всякое такое.

– Что к примеру?

– К примеру, – и он хитро прищурился, – к примеру, что у всех женщин только одно на уме. Обольстить нас забеременеть и бросить.

– Как будто у вас в этом плане все гладко да сладко, – злобно пробурчал я, но он к счастью меня не услышал.

– А я одинок, – продолжил он, – и знаете, думаю вы меня поймете. Свобода!!! Хотя, я не сразу пришел к этому. Хотите расскажу.

– А валяй, – пропел я, тем более Бужеле уже впиталось в корку головного мозга и он заказал баночного пива. В перспективе завтрашнего похмелья я не сомневался не капли, и вряд ли вспомню мою встречу сегодня.

– Я встретил ее случайно, также вы начинали свои рассказы в эфире?

– Ну да, – улыбнулся я.

– Так вот, хрена лысого, – озлобленно проскрипел он и глотнул свежего пива, – о ней я знал чуть ли не с рождения. Знаешь как это бывает, родители порешили и все. Но, я скажу тебе, она была совсем не дурнушка. Отец ее, грек, был директором колхоза «Светлый уть». Там кто – то первую букву спер, так и стали колхоз именовать.

– Грек? – недоумевал я.

– Точно тебе говорю, – он замотал головой в знак правдивости своего повествования, – колхоз этот он выиграл в казино. В этой своей Греции. Приехал как то один наш сельчанин, по совместительству держатель контрольного пакета акций, этого самого «Уть», в Грецию. Надрался до поросячьего визга, и, в порыве страсти бросил на зеленое сукно рулетки все то, что осталось у него из самого дорогого сердцу. Документы на колхоз. Так сказать пошел ва-банк. И просрал свою историческую родину.