– Игорь Владимирович, в том то и дело, что они с Отто продолжают разрабатывать ту ерунду. Я говорил с Бродским, но и он не понимает. Поговорите, пожалуйста, с ним, – попросил Земцова.

– Нет уж, – вмешался Шульман, – Пусть они принесут мне это еще раз, я от них камня на камне не оставлю. А ты, Зарецкий, иди, работай. Из твоих наработок можно будет что-то сделать. Мы попробуем, Игорь Владимирович, – обратился он к Земцову.

На том и порешили. Я ушел окрыленный, убежденный в том, что двигался в правильном направлении.

– Тут твой друг приходил, только что уехал, чуть-чуть не дождался, – сообщила жена, едва приехал с работы, – Что так поздно?

– Вводили в ЭВМ мой закон управления. Уйти было нельзя, пока все ни окончили, – пояснил ей причину задержки на целых два часа, – Что за друг?

– А ты что, позвонить не мог? – продолжила выяснять отношения Татьяна, для которой даже моя десятиминутная задержка давно уже была поводом для допроса с пристрастием. Мои объяснения, что просто медленно шел, не воспринимались, потому что ходить с работы домой должен, по ее мнению, непременно быстро.

– В зале, где машина, телефона не было, а возвращаться не хотелось. Сразу побежал на электричку. Кстати, завтра тоже, скорее всего, задержусь. Работа есть работа. Так кто же все-таки приходил?

– Работа, работа… Платили бы еще за такую работу, а то пашешь, пашешь, а получаешь, как наш монтажник третьего разряда, – ворчала жена. Спрашивать, кто приходил, уже расхотелось. Какая разница. Надо будет, скажет, подумал и не ошибся, – Сашка приходил, – наконец выложила она новость.

– Дудеев? – обрадовался я неожиданному приезду друга.

– Почему Дудеев?.. Саша Бондарь. Он же твой друг, – ответила Татьяна. Я промолчал…

Был когда-то другом, потом приятелем, а вот кто сейчас, после того, как не стало моей Королевы? «И не друг, и не враг, а так», – вдруг ясно возникли в памяти слова Высоцкого. Как точно сказано. Вот это поэт! Жаль все-таки, что мы с Дудеевым упустили возможность познакомиться с ним ближе.

Сколько же я сам упустил их, этих самых возможностей. Сплошные потери. А теперь вот Валечка Кузнецова. Именно Кузнецова. Язык не поворачивается называть ее по фамилии мужа. Так что пусть отныне станет для меня Валечкой Кузнецовой – Кузнечиком, как звали ее школьные подружки.

Вот и год прошел, как нет тебя на свете, мой миленький Кузнечик, а я почти ежедневно, лишь закрою глаза и отвлекусь от суеты повседневности, так и вижу твои реснички в слезинках и слышу твои прощальные слова, полные тревожного предчувствия: «Я не выдержу все это еще раз, Толик. Я боюсь».

Чего же ты так боялась, Валечка, что тебя не остановил даже страх смерти? Как же мне понять тебя, чтобы не мучили угрызения совести, что я сделал что-то не так, когда ты искала у меня защиты и не нашла ее?.. Ведь вполне очевидно, что тогда ночью ты пришла именно ко мне, пусть не в здравом уме, но зато с твердым решением уйти от мужа. А чем ответил тебе я?..

А что еще я мог сделать в той двусмысленной ситуации? Ведь я сразу понял, что ты не в себе. Но ты была так счастлива, потому что после стольких лет приняла непростое для себя решение. Осознавала ли ты его до конца? Думаю, даже несмотря на болезнь, да… Вот только я осознал все слишком поздно, потому что видел в тебе не женщину, освободившуюся от липких семейных пут, а тяжело больного человека, нуждающегося в помощи психиатра…

Ты возбужденно говорила, шутила, вовсю звенел твой смех-колокольчик, распугивая ночную тишину. И было трудно понять, где балагуришь ты, а где вещает твоя болезнь. С радостной улыбкой ты вдруг сообщила мне, что дни твои сочтены и твоя смерть неизбежна… Чья смерть?.. Я с удивлением смотрел на тебя – женщину в расцвете зрелой красоты, сияющей светом любви, обращенным ко мне, своему избраннику – и не верил, не мог поверить. Нелепая мысль больного человека, подумал тогда и попробовал переменить тему…

Ты мгновенно почувствовала мои сомнения и продолжила свои фантазии. Ты заявила, что не страшишься близкой смерти, и просила не плакать на твоих похоронах, а радоваться твоему освобождению. Ты рассказывала об этом так спокойно, так убедительно, без тени страха перед неизбежным, что я, под влиянием столь эмоциональной речи, забыл о твоем состоянии.

А вдруг ты не фантазируешь? Вдруг твой муж действительно задумал месть? Ведь травил же он тебя какими-то таблетками, как ты рассказала моей жене.

Это единственное, что пришло в голову. И решение встретиться с ним, понять его намерения, возникло именно тогда, когда смутно ощутил реальную опасность, угрожающую тебе. Саша Дудеев лишь поддержал меня.

И что же мы сделали? Пригласив его в твое убежище, мы фактически вернули тебя мужу, а уж он без колебаний сдал тебя психиатрам.

Прости меня, мой миленький Кузнечик, за невольное предательство твоего доверия. Мог ли я тогда предположить, что все кончится именно так, как ты предсказала…

Предсказала ли?..

А вдруг это вовсе не твое видение своей судьбы? Вдруг кто-то, коварный и жестокий, под видом сокровенных знаний смог внушить тебе ту роковую мысль, которая и сформировала твое гибельное решение, которое показалось тебе неизбежным и совсем нестрашным? Кто же тот злодей, уничтоживший тебя, и что толкнуло его на невиданную подлость?..

Прежде всего, это точно не твой муж. Мне кажется, он и сам околдован бессмыслицей, которой вы занимались. Он давно уже косвенно предъявил свое алиби – сперва странным поведением в дни похорон и поминок, а затем несокрушимым фатализмом осла, якобы ведающего, когда с него сдерут шкуру, а потому уверенного, что до той поры с ним ничего не случится.

Тогда кто?.. Впрочем, какая теперь разница, если ты, мой миленький Кузнечик, стала лишь воспоминанием в моем воспаленном разуме… И все же… Как сохранить рассудок, если жизнь бьет по голове, и с каждым разом все больней и больней?..

Черная магия… Эти слова я услышал от твоей мамы. Она слышала их от тебя, а потому совершенно уверена в причине твоего ухода… Может действительно, именно здесь разгадка? Как знать. Если бы я верил во всю эту белиберду… А так – черная магия, белая магия – для меня это что-то вроде марксизма-ленинизма, пустого словоблудия без практического смысла…

А пока я лишь вспоминал наши разговоры, когда мы сидели друг против друга и пытались понять, что же происходит и что ждет нас впереди.

– Знаешь, Толик, меня завербовали еще, когда я ездила в Перхушково, – начала Валя свой рассказ, когда решила «открыться» мне.

– Кто тебя завербовал, Валечка, и с какой целью? – попробовал достучаться до разума, ослепленного болезнью.

– Если бы я знала, – удивила она своим ответом.

– А как ты узнала, что тебя завербовали? – задал следующий целевой вопрос.

– Мне сообщили об этом.

– Кто сообщил?

– Не знаю, Толик.

– Он разве не представился? Ты подписывала что-нибудь? Подписку о неразглашении, например, или что-то в этом духе?

– Нет. Я вообще никого не видела, – снова удивила меня Валентина.

– А кто же с тобой разговаривал?

– Не знаю. Я была одна в комнате, но со мной говорили.

– По радио?

– Не знаю, Толик. Но я все отчетливо слышала.

– Ну, и какую задачу тебе поставили, если не секрет?

– Никакой. Сказали, что мной будут управлять.

– Каким это образом?

– Не знаю, но с тех пор меня начали инструктировать, и я даже выполнила несколько заданий.

– Расскажи подробней, если можно. Кто и где инструктировал? Что за задания?

– Не знаю, Толик. Задания передают телепатически. Это уже давно не секрет. Мной как бы управляют, подсказывают, что делать. Задания пока простые. Приезжаю, куда скажут, и считаю, сколько людей вошло и сколько вышло за час.

– А как передаешь информацию?

– Никак. Они же видят все моими глазами, – ответила Валя. Я задумался, сохраняя серьезное выражение лица.