Второе, что потрясло её детское сознание, – это состоявшаяся после освобождения города прилюдная казнь предателей родины – тех кто сотрудничал с оккупантами. И всё на той же площади, где собирали полгода назад евреев

Мать приказала – не выходить из дома! А сама ушла на работу

Что было делать?!

Забежала соседка Даша и увлекла её за собой

Казнили через повешение. За спинами впереди стоящих она не смогла рассмотреть всех осуждённых. Только одного сразу выделила из них – того что оттолкнул её, не пропустив в оцепление, где находилась мать

Когда на него накинули петлю, он ударил солдата, который исполнял юбязанность палача, ногой в лицо

Павла в доме больше не видели. Говорили, что его постигла та же участь, но она не хотела этому верить. Она надеялась, что он убежал с немцами – как многие из тех кто с ними сотрудничал. Так ушёл, бросив дочь, отец её лучшей подруги Софы Гюльназарьян, державший ресторан на улице Ленина. После войны он оказался в Италии. И Софья уехала к нему. Но это уже другая история

Теперь, по прошествии семидесяти пяти лет Альвина Николаевна редко возвращалась мыслями к тем событиям давнего прошлого. А если это случалось, перед её мысленным взором возникали лица тех людей, что постигла эта одновременно жалкая и жестокая участь

И вот сменилась эпоха. Мир опутала некая паутина, сделавшая доступным вечность во всей её полноте и многообразии. Ведь она, вечность, как сказал кто-то из великих, не что иное как вертикаль по отношению к горизонтали нашего повседневного существования

Сын подарил ей нечто под названием «планшет». Читатель наверняка знает что это такое. И вот однажды, открыв этот «ящик Пандоры» (так его называла), она наткнулась на старую кинохронику, запечатлевшую ту давнюю картину краснодарской казни изменников родины

Камера прошлась по лицам осуждённых. И вдруг среди них она увидела Павла с наброшенной на шею петлёй

Она закрыла лицо рукам и заплакала

Эту удивительную историю рассказал мне мой попутчик в поезде Калининград-Москва, когда летом 2005 года я возвращался из санатория в Светлогорске, бывшем немецком Раушене. Тысячу с небольшим километров, что могло бы занять на современном поезде не более пяти часов, мы преодолевали сутки. Шесть – с въездом и выездом – границ! И на каждой длительные стоянки. Россия, Литва, Белоруссия, снова Россия

Он был уже стар – назову его N, – лет восьмидесяти, но крепок. Ветеран Великой отечественной войны. Разговор начался вот с чего. Мы вспомнили, как Пётр Первый купил территорию Прибалтики у короля Густава Шведского за два миллиона талеров вместе с населением. Впрочем, это история запутанная, но не о том речь. Если бы на нашем пути не стояла Литва, дорога была бы гораздо приятнее. И вот – констатировали мы с грустью – отжали Россию от Балтийского моря. И что? Кто виноват? А наш Калининград – в клещах! Когда на столе появилась бутылка конька, он стал рассказывать

– Я воевал на Волховском фронте. Это были длительные тяжелейшие бои. Когда мы наконец перешли в наступление, первой была Польша. Там было разрушено абсолютно всё. Отступающие немецкие войска просто не оставили камня на камне. Польшу мы прошли быстро. Двадцать пятого марта подошли к Данцигу – польскому Гданьску. Тут была загвоздка. Но Рокоссовский действовал в лучших суворовских традициях. «Ребята, вот крепость! В ней вино и бабы! Возьмёте – гуляй три дня. А отвечать будут турки!». Ну да, гуляли – веселились, подсчитали – прослезились. Но это потом уже. Очень большие были потери. В моей штурмовой группе в живых осталось меньше половины состава. А дальше – Восточная Пруссия. Тишь да гладь и божья благодать. Маленькие уютные городки, красота, просто сказки венского леса. Всё в целости. Однако впереди Кенигсберг. Неприступная крепость. Ну так же как Перед Данцигом. «Ребята!…» И так далее. Это уже девятого апреля

Он прервал рассказ. Помолчал. Налил. Мы выпили не чокаясь. Понятное дело

– Когда всё отгрохотало, – продолжил он наконец свой рассказ, нам дали отдохнуть. Правда, уже не три дня, а неделю. Надо было ждать пополнения… Сами понимаете… Я пошёл искать пристанища где-нибудь недалеко от вокзала, чтобы не заплутаться. В одном из переулков мне приглянулся небольшой двухэтажный особнячок с вывеской «Аптека». Каким-то чудом в этом квартале несколько домов избежали разрушения. Резная металлическая ограда, калитка в палисадник не заперта. Я вошёл, поднялся по ступенькам – их было три, – постучал в дверь. Мне открыла молодая девушка, лет восемнадцать, подумал я.

Он снова помолчал. Я не торопил его. Скорее был удивлён тем, что он улыбается

Мы ещё выпили. И тут он наконец подошёл к самому главному

– Я был молод, силён, жизнерадостен. Усталый конечно, грязный, голодный. Она, видимо, была готова к самому худшему. Знала уже что твориться в городе. С её стороны это была настоящая отвага. Может быть, обыкновенная покорность судьбе. Или – ясновидение

Он усмехнулся, хитро посмотрел на меня, как бы заостряя моё внимание на последнем

– Мне отвели одну из многочисленных спален на втором этаже, где обитала семья: отец-аптекарь, мать, дочь. В подвале было оборудовано бомбоубежище, где они и переждали нашу артподготовку. Мы познакомились. К тому времени я уже неплохо говорил по-немецки. Девушку звали Марика. Она была необыкновенно красива. А я в свои двадцать с лишним ещё оставался девственником

Он опять помолчал. Почесал в затылке. Словно размышлял – сказать, не сказать

– Солдатики постарше советовали: пользуйся случаем, бери любую, всё твоё. Потом жалеть будешь. Нет, понимаете, это было не по мне. Хотя… примеров было много

– Ещё бы не понять, – сказал я, – жестокое было время

– Когда через два дня я немного пришёл в себя – отмылся, отоспался, отъелся, – а всем этим делом руководила Марика, – первое произведенное ею впечатление завладело мной безраздельно. Я словно выпал из реальности. Меня окружали книги, музыка – это было что-то неземное. Оглушало, как иногда оглушает тишина. По утрам Марика прибирала мою комнату. Мы перебрасывались какими-то замечаниями – погода, новости, мои дневные планы. И вот был какой-то момент, когда даже не соприкоснувшись, мы оба с волнением ощутили ту загадочную мгновенную близость, что связывает порою теснее, чем закадычных друзей или давних любовников. Это было как удар молнии, освещающий все самые тёмные закоулки дома. Или – души. Оба мы почувствовали смущение. Марика быстро вышла из комнаты, а я стал собираться для прогулки в штаб дивизии, где мне должны были вручить награды. Какие? – этого я ещё не знал. Ну, к вечеру вернулся, показал ей – орден Красной звезды и медаль за взятие Кенигсберга. Марика была в восторге. Кажется, радовалась больше меня. За ужином всей семьёй отметили это событие. Папа с мамой были, правда, немногословны и поторопились выйти из-за стола

Он снова помолчал. Мы ещё выпили. Я уже понял к чему клонится, но, разумеется, не торопил рассказчика

– Мы с Марикой ещё немного посидели за столом и разошлись. Я ушёл в свою комнату и лёг. Близилось к полуночи. Я лежал без сна. Наконец набрался решимости встал и пошёл. Её дверь была не заперта. Она читала лёжа при свете лампы на ночном столике. Отложила книгу. Ждала меня? Не знаю. Я подошёл к кровати и стал на колени. Ну, дальше чего рассказывать…

Что до меня, то я оценил его деликатность. Это как у Бунина – в рассказах о любви не забывайте никогда о «фигуре умолчания». Она будит воображение читателя

– На подступах а Берлину я был тяжело ранен. Для меня война была кончена. Наступила новая пора – приспособиться к мирной жизни. Тоже было непросто. Оправиться от ран. Не спиться. В этом мне повезло. Но это уже другая история